Атлант расправил плечи. Часть II

Митчем резко встал и поднялся по лестнице в свой кабинет, сжимая в руке приказ Лоси.

Дэйв Митчем звезд с неба не хватал, он плохо разбирался в инженерных и транспортных проблемах, но понимал людей вроде Клифтона Лоси и ту игру, что затеяли начальники в Нью-Йорке, и то, что они с ним сейчас делали. Приказ не предписывал ему дать мистеру Чалмерсу работающий на угле паровоз, там было написано «локомотив». Когда придет время отвечать на вопросы, не ахнет ли возмущенный мистер Лоси: как так, он не сомневался, что управляющему отделением отлично известно — только дизельный локомотив мог иметься в виду в приказе! В приказе же ясно сказано: провести «Комету» через туннель «без риска и ненужных проволочек», разве управляющему отделением не ясно, что такое «без риска»? А ненужные задержки? Если это связано с возможными авариями, тогда может ли недельная или месячная задержка считаться необходимой?

Нью-йоркскому начальству все равно, думал Митчем, им наплевать, успеет ли мистер Чалмерс попасть на свой съезд вовремя или дорогу разрушит беспрецедентная катастрофа. Они заботятся только о том, чтобы их не в чем было упрекнуть при любом варианте развития событий. Если он задержит поезд, они сделают его козлом отпущения, дабы умерить гнев мистера Чалмерса. Если он отправит поезд, и тот не доберется до конца туннеля, они обвинят его в некомпетентности. Чем бы дело ни кончилось, повернут все так, будто он действовал вопреки их приказам. Что он сможет доказать? Кому? Трибуналу ничего не докажешь, если у него нет ни утвержденной политики, ни узаконенной процедуры, ни прав свидетельствования, ни системы доказательств. Трибунал Объединенного совета признаёт людей виновными или невиновными как сочтет нужным, не сообразуясь с принципами виновности или невиновности.

Дэйв Митчем не разбирался в тонкостях юриспруденции, но понимал, что суд не связан никакими правилами, не считается ни с какими фактами, а слушания есть не торжество законности, а действия людей, и судьба человека зависит не оттого, что он сделал или чего не делал, а только оттого, с кем он знаком или не знаком. Он спросил себя, есть ли у него шансы победить на слушаниях против мистера Джеймса Таггерта, мистера Клифтона Лоси, мистера Кипа Чалмерса и их могущественных друзей?

Всю жизнь Дэйв Митчем уходил от необходимости принимать решения. Ждал, когда ему скажут, что делать, и никогда ни в чем не был уверен. Единственное, что крутилось сейчас у него в мозгу, так это возмущение по поводу вопиющей несправедливости. Фортуна, думал он, повернулась к нему спиной, начальство подвело его под монастырь на единственной за всю жизнь приличной работе. Он никогда не понимал, что способ, которым он получил работу и то, как его подставили, неразрывно связаны воедино.

Глядя на приказ Лоси, он думал, что можно задержать «Комету», прицепить один только вагон мистера Чалмерса к локомотиву и отправить через туннель. Но прежде, чем мысль полностью оформилась, он потряс головой: такое положение заставит мистера Чалмерса заподозрить рискованность предприятия. Мистер Чалмерс может отказаться и продолжить свои требования получить безопасный, но несуществующий дизель. И более того: это будет означать, что он, Митчем, примет на себя всю ответственность, проявит полное понимание опасности, открыто признав суть ситуации, то есть сделает именно то, от чего ловко открестились его начальники.

Дэйв Митчем был не тем человеком, который бунтует против сложившихся обстоятельств или требует от подчиненных выполнения нравственного долга. Он выбрал другой путь: не противиться, а следовать политике начальства. Билл Брент намного превосходил его в любом вопросе, касавшемся техники, но в данном случае Дэйв мог побить Брента без усилий. Прежнему обществу для выживания были необходимы способности Билла Брента, теперь же требовался талант Дэйва Митчема.

Митчем уселся за печатную машинку своей секретарши и двумя пальцами аккуратно напечатал под копирку одно распоряжение формировщику составов и второе — главному механику. Первым он предписывал срочно собрать бригаду локомотива для выполнения «чрезвычайного» задания. Вторым приказывал главному механику «послать лучший из имеющихся в их распоряжении движителей в Уинстон, чтобы выполнить чрезвычайное задание».

Копии он положил себе в карман, открыл дверь, крикнул ночному диспетчеру, чтобы тот поднялся, и вручил ему два приказа для двоих подчиненных, что ждали внизу. Ночной диспетчер, добросовестный молодой человек, доверял своим начальникам и знал, что дисциплина — первое правило на железной дороге. Он удивился тому, что Митчем посылает письменные предписания на первый этаж, но не стал задавать вопросов. Митчем нервно ожидал результата. Спустя недолгое время он увидел, что главный механик идет через двор к депо. Митчем расслабился: подчиненные не пошли на конфликт с ним лично, они все поняли и станут играть по тем же правилам, что и он.

Главный механик шел по двору, глядя в землю. Он думал о своей жене, двоих детях и доме, на покупку которого потратил всю жизнь. Он понимал, что задумали его начальники, и размышлял, должен ли отказаться подчиняться их приказу. Главный механик никогда не боялся потерять работу. Как квалифицированный специалист прежде он знал, что, поссорившись с одним работодателем, всегда найдет себе другого. Сейчас он испугался, так как не имел права уйти с одной работы, чтобы найти другую. Если он не подчинится работодателю, его предадут суду Объединенного совета, а если Объединенный совет повернет дело против него, это будет означать приговор, обрекающий на медленную смерть от голода, потому как ему запретят всякую работу. Он знал, что Объединенный совет будет против него, знал, что единственный ключ к влиянию на противоречивые решения совета — протекция. Какие шансы могут быть у него в суде против мистера Митчема? Или, хуже того, Чалмерса? Прошли те времена, когда работодатель требовал от него только максимальной отдачи, работы по способностям.

Сегодня способности стали не нужны. Раньше от него требовали наилучшего исполнения обязанностей и соответственно, награждали. Сейчас он не мог ожидать ничего, кроме наказания, если стал бы поступать по совести. Раньше от него требовалось уметь думать. А теперь…

Теперь никто не требовал от него умения думать — только повиновения. И совестливости от него тоже никто не ждал. Должен ли он высказать свое мнение? Ради кого? Он подумал о трех сотнях пассажиров «Кометы». Подумал о своих детях. Его сын оканчивал школу, а дочь девятнадцати лет, которой он страшно гордился, называли самой красивой девушкой города. Главный механик спрашивал себя, сможет ли он обречь собственных чад на участь детей безработного, которых видел в трущобах, протянувшихся вдоль закрытых фабрик и заброшенных железнодорожных путей. И с ужасом обнаружил, что должен сейчас выбрать между жизнями своих детей и пассажиров «Кометы». Конфликт такого рода прежде был невозможен. Тогда безопасность его детей зависела от неприкосновенности пассажиров, обслуживая одних, он служил другим, не происходило столкновения интересов, не нужно было никого приносить в жертву. Теперь спасти пассажиров он мог только ценой жизни собственных детей.

Главный механик смутно припоминал слышанные им проповеди о прелестях самопожертвования, о добродетели принесения человеком в жертву самого дорогого ради блага других людей. Он ничего не знал о тонкостях этики, но внезапно понял — не словами, а темной, свирепой болью — если добродетель такова, то он не желает быть к ней причастным.

Он вошел в здание депо и приказал подготовить большой старинный паровоз к рейсу в Уинстон.

Формировщик потянулся к телефону в кабинете диспетчера, чтобы, как ему приказали, вызвать паровозную бригаду. Но рука замерла на полпути. Его внезапно резанула мысль о том, что он отправляет людей на смерть, и что из двадцати человек, значившихся в списке, двое, по его выбору, погибнут. Внутри все похолодело, но он не находил в себе ни сожаления, ни тревоги — одно только замешательство и возмущение. Никогда еще он не посылал людей на смерть, его обязанностью было посылать их на работу, которая давала им деньги на жизнь. «Странно, — подумал он, — и странно, что рука остановилась». Ее остановило чувство, которое он испытал лет двадцать назад… нет, припомнил он, всего лишь месяц назад.

Формировщику составов исполнилось сорок восемь лет. Ни семьи, ни друзей, ни даже собаки или кошки у него не было. Всю силу привязанности, дарованную ему природой, он обратил на своего младшего брата двадцати пяти лет, которого вырастил и воспитал. Он послал его в технологический колледж и знал, как и все преподаватели, что на этом хмуром юном лбу лежит печать гения. С той же целеустремленностью брата-однолюба юноша не интересовался ничем, кроме своих занятий: ни спортом, ни вечеринками, ни девушками, только теми дисциплинами, которые могли потребоваться ему в последующей работе. Он окончил колледж и поступил в исследовательскую лабораторию крупного электрического концерна в Массачусетсе, получив не по возрасту высокое жалованье.

Сегодня двадцать восьмое мая, подумал комплектовщик составов. Директива номер 10-289 вышла утром первого мая. А вечером первого мая ему сообщили, что его брат покончил с собой.

Формировщик составов слышал, как говорили, что директива необходима для спасения страны. Он не знал, правда ли это, и не смог бы сказать, что именно для спасения страны нужно. Но, движимый внутренним чувством, которое сам не способен был определить, он пришел в кабинет местной газеты и потребовал, чтобы опубликовали историю смерти его брата. Единственным его доводом были слова: «Люди должны об этом знать». Формировщик составов не смог бы проследить, какие нарушенные связи в его мозгу сформировали убеждение: если такое случилось по воле людей, то люди должны об этом знать. Он верил, что люди, узнав о случившемся с его братом, никогда больше не повторят той же ошибки. Редактор отказался, утверждая, что такая статья нанесет вред моральному настрою читателей газеты.

Формировщик составов ничего не знал о тонкостях политики, но понимал, что в этот момент потерял интерес к жизни и смерти, и ко всем людям, населявшим страну. Он думал, держа в руке телефонную трубку, что, может быть, должен предупредить людей, которым собирался звонить. Они ему доверяли, им бы и в голову не пришло, что он способен сознательно послать их на верную смерть.

Но формировщик составов покачал головой: это мысль из прежней жизни, прошлогодняя мысль, пережиток того времени, когда он тоже доверял людям. Теперь она не имеет значения. Его мозг работал медленно, как будто мысли с трудом пробивались сквозь некую желеобразную массу, лишенную эмоций. Он подумал, предупреди он кого-нибудь из команды, могут возникнуть неприятности, возможно, начнется борьба, и ему придется действовать куда более жестко. Вот только он позабыл, ради чего будет эта борьба? Истины? Справедливости? Братской любви? Ему не хотелось делать усилий. Он так устал. Если он предупредит всех людей в списке, подумал он, тогда никто не поедет на поезде, и он спасет две жизни и еще три сотни жизней пассажиров «Кометы».