Снег идёт не переставая. Он по-зимнему одевает белыми чехлами грузы, ложится пластами на палатки, заползает в щели. Ну и июль! Сугробы, холодный ветер и промозглое ненастье.
Пурга разыгрывается не на шутку. Жалобно стонет палатка, шатаясь из стороны в сторону. Где-то с глухим грохотом падают ящики. Я на минуту выбегаю и вижу, как стеллаж, стоящий неподалёку от нас, кренится набок. Ещё один натиск бури – и всё обрушится вниз.
Стараясь перекричать шум ветра, зову на помощь соседей. Это – астрономы. Они идут, согнувшись в три погибели, то и дело поворачиваясь спиной к ветру, чтобы перевести дыхание. Втроём мы кое-как приводим стеллаж в порядок, а потом вместе бежим в палатку – сохнуть и греться…
Стало несколько тише, словно силы пурги истощились и она, ещё не перестав злиться, из последних сил досаждает нам своим воем и свистом. Отдельные снежинки сиротливо кружатся в воздухе и, не успев присесть на лёд, снова взмывают вверх и улетают дальше. Снег сырой и липкий. На свеженаметённых сугробах сразу выступили серые пятна воды. Две утки, покружившись над лагерем, с кряканьем полетели дальше. Нет, никак нельзя назвать наш край безжизненным…
Из очередного полёта вертолёт вернулся раньше срока: оказывается, недалеко от станции штурману Минакову удалось застрелить нерпу. Когда она заметила вертолёт, с гудением несущийся к ней, бедняга с перепугу помчалась прочь от лунки, вместо того чтобы нырнуть в неё.
Это был так называемый обыкновенный тюлень, или нерпа Foca hyspida, широко распространённый в Атлантике и Северном Ледовитом океане. Тело нерпы, веретенообразное, почти двухметровой длины, покрытое тёмно-бурой короткой блестящей шерстью, украшенное чёрными, неправильной формы пятнами, заканчивалось яйцевидной головой с короткой тупой мордой с жёсткими усами. В больших чёрных круглых глазах застыл испуг.
Тюлень, как любят говорить на Севере, – животное универсальное, и достоинства его может по-настоящему оценить только истинный житель Арктики. Действительно: из шкуры его получаются прекрасные непромокаемые сапоги – торбаза и юркие лодки – каяки; тюленье мясо – пища для людей и собак; жир – тепло и свет; даже из кишок шьют непромокаемую одежду, а при отсутствии стекла их можно использовать как прозрачный материал для окон снежных домиков.
Но в наших условиях все нерпичьи достоинства не имели особой ценности. И этот первый охотничий трофей доставил удовольствие Минакову – как «автору». Цигельницкому – как начинающему коллекционеру шкур, Мамаю с Блудным – как любителям нерпичьего мяса. Впрочем, все мы тоже не остались без угощения – на ужин была подана жареная печень нерпы, лакомое блюдо, которое многие ели впервые. Правда, каждому досталось по крохотному кусочку.
Снова лето. Солнце светит в глаза. Воздух не шелохнётся. Это спокойствие после пурги ощутимо, как примирение после ссоры. Многие из нас особенно рады хорошей погоде: поддавшись уговорам Бабенко, мы постриглись под машинку, и головы стали изрядно мёрзнуть.
На днях к нам прибывают с Большой земли гости. Трёшников распорядился подготовить одну из палаток под «гостиницу». Мы стараемся оборудовать «гостиницу» со всеми удобствами, хотя для новичков на льдине они могут показаться весьма сомнительными.
Солнце приводит наши грузы в полный беспорядок. Мы снова и снова перетаскиваем их, спасая от всё прибывающей воды. Надо сказать, что не один из нас уже принял холодную ванну в снежницах, дно которых «коварно скользко». Уже возле нескольких палаток развешаны куртки, брюки и бельё, вымокшие после «купания».
Кончился трудовой день. Солнце заглянуло в окна кают-компании, окрасив все предметы в золотистые тона. Чуть потрескивает горящий в камельке уголь. Слева от входной двери висит очередной номер стенгазеты «Во льдах». Редакционная коллегия жалуется на отсутствие материалов, а литературно-художественный отдел «Сосулька» приобрёл своих постоянных художников и поэтов. На большой доске, обтянутой кумачом, поблёскивают иллюстрации фотохроники ТАСС. Рядом с ней виднеется длинный коричневый ящик, в который помещён так называемый инспекторский батометр – предмет постоянных забот метеорологов. На стенах повсюду развешаны синоптические карты. На большой карте Центрального полярного бассейна тонкой ломаной линией пролёг путь дрейфа, и, когда Попков с карандашом в руке готовится нанести очередную точку местоположения нашей льдины, его немедленно окружает группа любопытных. В углу на полках теснятся выстроенные рядами книги нашей библиотеки, тускло поблёскивает чёрным лаком пианино, совершившее далёкий путь через океан на полюс. Мягкие ковры устилают пол – за их чистотой особенно тщательно следят дежурные по станции и «директор клуба» Бабенко. В этом уютном, тёплом домике в вечерние часы собираются все, кто не занят на вахте или неотложной работой. На столе сверкает своими начищенными боками самовар, ещё белеют последние неубранные чашки. Но вот ужин закончился.
Любители шахмат поспешили засесть за партию в окружении многочисленных болельщиков, горячо переживающих развернувшуюся битву. Положение на доске всё время меняется, но о том, кто побеждает, нетрудно узнать по интонациям игроков.
– А мы вот хлопнем ладью, – язвительно сообщает Канаки.
В голосе его звучит торжество. Но, видимо, оно не долговременно. Фортуна обратила свой благосклонный взор на его противника Яцуна.
– Простите, Василий Гаврилович, – ехидно замечает он. – А вот куда пойдёт теперь ваш ферзь? Не чувствует ли он себя плохо?
По многозначительному молчанию Канаки нетрудно догадаться, что ферзю действительно стало неважно.
Но особенно шумный народ – любители домино. Из угла, где сидят Трёшников, Кунченко, Дмитриев и Минаков, несётся такой треск, что порой кажется – вот-вот разлетятся вдребезги костяшки. Ожидающие своей очереди сочувствуют только выигрывающим, так как это приближает время их вступления в игру.