Полярные дневники участника секретных полярных экспедиций 1949-1955 гг.

Поскольку наступило время обеда, все собрались за новым столом, в новой кают-компании, и я предложил выпить по случаю новоселья.

Сомов одобрил идею, и в мгновенье ока был оборудован праздничный стол, за которым обед плавно перешёл в ужин.

Быть или не быть

Утро 8 декабря началось как обычно, не предвещая никаких неожиданностей. Погода успокоилась, лёд помалкивал, и я, как обычно, суетился на камбузе, готовя обед. Все собрались вовремя и с аппетитом уплетали наваристые щи из оленины. Запаздывал только Дмитриев, видно, расшифровывая очередную радиограмму. Наконец и он по- явился на пороге и молча положил на стол перед Сомовым листок бумаги. В этом не было ничего особенного. Но я слишком хорошо изучил Сашу, лицо которого было воистину зеркалом души, чтобы понять: произошло что-то особенное. Да и весь его вид, в наброшенной на плечи куртке и с незавязанными ушами потёртой пыжиковой шапки, свидетельствовал, что я не ошибся.

Сомов прочёл радиограмму и медленно обвёл взглядом сидящих за столом. Все затихли, чувствуя, что произошло что-то очень важное.

– Так вот, друзья мои, – начал он. – Правительство приняло решение продлить работу станции ещё на один год. – И снова замолчал.

Все впились глазами в лицо Сомова, понимая, что это лишь присказка, а сказка ещё впереди.

– Руководство Главсевморпути считает, что для успешного продолжения дрейфа необходима преемственность в работе. А для этого надо, чтобы два-три человека из нынешнего состава станции остались дрейфовать на второй год. Я, конечно, понимаю, что выдержать ещё один год – тяжёлое испытание. Но без этого не обойтись. Никого неволить не буду. Это дело сугубо добровольное. Пусть каждый обдумает предложение, оценит свои силы и возможности. Торопиться не надо. Это ведь не к тёще на блины сходить. Не позднее завтрашнего утра тех, кто решил остаться продолжать дрейф, прошу сообщить мне. Вопросы есть?

Наступила тишина. Сомов набросил на плечи шубу и вышел из кают-компании. Вскоре она опустела, и я остался наедине со своими ложками-поварешками. На ужине тоже никто не появился. Помыв посуду, притащив со склада порцию продуктов для дежурного, я отправился восвояси. Гудкович, забравшись в спальный мешок с головой, тихо похрапывал. Дмитриев, покряхтывая, ворочался в своём закутке за занавеской.

Газ был потушен, и в палатке царил мороз. Я торопливо разделся и нырнул, словно в прорубь, в заледеневший за день пуховой вкладыш, скрючившись, как младенец в матке.

Наконец моё гнёздышко прогрелось, и я, вытянув ноги, предался размышлениям. Впрочем, гамлетовский вопрос «быть или не быть» я для себя решил не задумываясь ещё в кают-компании. Я закрыл глаза и предался воспоминаниям. После возвращения из последней высокоширотной экспедиции меня ни на один день не оставляла надежда оказаться на дрейфующей станции.

Вспомнилось, как огорчил меня отказ Кузнецова. Пять долгих месяцев после возвращения из экспедиции я мечтал попасть на льдину к Сомову. И вот неожиданный ночной вызов в Главсевморпуть. Перед моим мысленным взором возник заставленный старинной мебелью кабинет. Вспомнилось, как, затаив дыхание, слушал я Водопьянова и охватившее меня чувство телячьего восторга.

Желание попасть в эту загадочную страну, называемую Арктикой, зародилось ещё в детстве, наверное, тогда, когда я впервые прочёл книгу Лялиной «Русские мореплаватели, арктические и круго- светные». Я воображал себя то отважным первопроходцем, бредущим среди полярной пустыни вслед за собачьей упряжкой, то суровым капитаном ледокола, ведущим свой корабль среди арктических льдов, то бесстрашным полярным пилотом, покоряющим воздушные арктические пространства. Видимо, этому способствовали и присущая мне склонность к романтике, и жилка авантюризма. Случайная встреча с Павлом Бурениным – и мечта стала реальностью. Арктические экспедиции, прыжок с парашютом на Северный полюс, многомесячный дрейф на станции, казалось бы, должны были полностью утолить мою жажду приключений. Но нет. Стоило судьбе поманить меня пальцем, и я вновь готов пуститься во все тяжкие.

Что же заставило меня сейчас безоговорочно согласиться на продолжение дрейфа? Обуреваемый воспоминаниями и сомнениями, я беспокойно ворочался с боку на бок и вдруг явственно услышал свой внутренний голос:

– Ну чего ты мечешься? Ведь решил остаться, и дело с концом.

– Решил-то решил, но всё же…

– А кто тебя заставляет остаться? Никто ведь не неволит?

– Нет, не могу иначе. Совесть не позволяет. Всё же я один из самых молодых, не женат, да и на станции всего несколько месяцев.

– Да брось ты лицемерить, – съехидничал внутренний голос, – молодой, холостой. Уж самому-то себе можешь честно признаться: славы захотелось.

– Захотелось, ну и что? А кому её не хочется? Только о ней даже мечтать смешно. Слава – это известность, портреты в газетах, письма от незнакомых девушек. А тут притаился, как разведчик в тылу врага. Даже родители не знают, где ты находишься.