– Ты в каком звании, Шток, напомни-ка? – Жадов словно вспомнил заводскую юность, отбросив даже намёки на вежливость. – Комкор? Или, бери выше, командарм? Не вижу ромбов на твоих петлицах, а звезда на рукаве никаких преимуществ тебе не даёт, тем более что ты даже не комиссар моей дивизии.
Штокштейн не выказал никакой обиды, только глаза чуть сузились.
– Особый отдел, товарищ начдив-15, для того создан, чтобы всё в дивизии работало бы, как в хорошо смазанной машине. Чтобы устранялись все… поломки и загрязнения, своевременно и эффективно.
– Это задача начальника дивизии, – отрезал Жадов. – Ты шпионов ловить приехал? Вот и лови, говорил уже тебе. А не устраивай тут штаб в штабе.
– Для нашей победы я готов устроить всё что угодно, товарищ начдив, а не только штаб в штабе.
Штокштейн глядел прямо и твёрдо.
– На твои вопросы, Шток, я отвечать не обязан. Ты мне не начальник и не командир. Поставят тебя на дивизию – вот и станешь геройствовать. А пока сгинь с глаз. Шпионов лови, говорю тебе.
– Их тоже поймаем, не сомневайтесь, товарищ начдив.
– Когда изловишь, тогда и приходи, Шток.
Весенний ветер раздувал на Дону пламя восстания. Поднялись станицы по Хопру и Чиру, известия о поголовно истреблённом хуторе внушили сперва страх, а потом – ненависть. Казаки быстро сорганизовывались в привычные сотни, седлали коней, и…
К вечеру третьего дня погони за Бешановым на пустом тракте разведка 15-й стрелковой дивизии натолкнулась на ряды брошенных прямо у дороги тел. Передали весть начдиву; вскоре Жадов с Ириной Ивановной и Яшей Апфельбергом уже стояли над придорожной канавой, где лежали в ряд мертвые в красноармейских шинелях и шапках, со звездочками на кокардах – все приняли смерть от ударов шашки.
– Сорок восьмой отдельный продотряд, – особист Штокштейн был бледен, но, как всегда, спокоен. – Захвачены белоказаками и, как явствует из положения тел, изрублены уже безоружными.
Да, явно было, что всех захваченных в плен построили вдоль дороги, лицом к обочине, и хладнокровно прикончили.
Имущество отряда было разграблено, хлеб увезён, телеги угнаны. Рачительные станичники не оставили ни единой винтовки, не бросили ни единого патрона.
– Теперь видите, товарищ начдив, с каким врагом мы боремся? С беспощадным, кровожадным, циничным! Убить беззащитных пленных!..
– А женщин с детворой расстреливать лучше, что ли? – мрачно бросил Жадов. – Ох, звереем… с обеих сторон звереем…
– И хорошо! Пусть узнают всю мощь пролетарского гнева!
– У тебя, Шток, в голове хоть что-нибудь, кроме цветистых фраз, имеется? – устало спросил начдив.
– У меня в голове… хм… – делано призадумался особист. – «Tunc Caesar, Eatur, inquit, quo deorum ostenta et inimicorum iniquitas vocat. Jacta alea esto. “Вперёд, – воскликнул тогда Цезарь, – куда зовёт нас знамение богов и несправедливость противников! – И прибавил: – Жребий брошен”. Гай Светоний Транквилл, “Жизнеописание двенадцати цезарей”». Желаете послушать извлечения из моей диссертации, посвящённой земельным реформам Гракхов? Или порассуждать с вами о новомодном сочинении господина Карла Юнга «Символы и метаморфозы»? Не обманывайтесь, начдив, перед вами не тупой догматик, но человек, всем сердцем принявший необходимость революции и революционной жестокости. Старый мир не сдается без боя, уничтожить его – наша задача. Так сводят дремучий лес, чтобы расчистить место для поля, где поднимутся золотые колосья. Поэтому нет, мне не жаль никого из расстрелянных товарищем Бешановым. Из этих детей вырастили бы врагов революции, которые охотно бы перевешали нас с вами – и с очаровательной товарищем Шульц. Давайте прекратим этот бессмысленный спор. И я бы на вашем месте повернул бы дивизию ближе к району боевых действий.
– В советах не нуждаюсь, – оборвал его Жадов.