Двери в полночь

Шеф допивает кофе, ставит кружку на белоснежный, не тронутый готовкой стол и уходит в спальню. Он сядет на самый краешек кровати и будет сидеть там пока она не заснет. А потом — потом он тихонько ляжет рядом и будет слушать, как она дышит в темноте, уверенная, что он защитит ее от всех напастей, и не знающая, что это не так.

На следующее утро Шеф кинулся к Борменталю, как только они приехали в Институт. Черна осталась в кабинете, с удовольствием упав в одно из его кожаных кресел, — с того момента, как она бросилась ему на шею у Столба, прошло чуть больше двенадцати часов, и десять из них она проспала.

Борменталь понимал все без слов. Он осуждающе глянул на Шефереля из-под белого колпака и, не говоря ни слова, двинулся вперед по коридору. Едва достающий боссу до пояса, доктор, тем не менее, заставил его почувствовать себя маленьким ребенком, который натворил дел и теперь не знает, как вывернуться.

Борменталь решительно пресек попытку проследовать за ним в кабинет, и Шеф остался снаружи, подпирать стены. Он пытался прислушиваться, но ничего не вышло — видимо, доктор воспринимал понятие врачебной тайны более чем серьезно.

Шеф расхаживал по коридору туда-сюда, покусывая пальцы, и никак не мог перестать задавать себе один и тот же вопрос: что, если бы он ничего не сделал? «Она бы умерла, — тут же отвечает внутренний голос, — и ты бы потерял лучшего друга».

И остался бы жив. Был в безопасности.

Шеф рассеянно трет правую руку, сам не замечая нервности своих движений. Осмотр все длится, и он не выдерживает — уходит в кабинет к Оскару и там, сидя на столе по своей давней привычке, ничего не говорит, а оборотень ничего не спрашивает, и они прекрасно понимают друг друга.

— Можно меня ненадолго оставить в покое?

— Нельзя, — Борменталь, все еще больше похожий на морскую свинку, чем на врача, резко сдергивает с меня плед, и в затылке тяжело тюкает от мгновенно ударившего в глаза света.

Я прикрываю их рукой, пытаясь проморгаться, и сажусь, недовольно бурча:

— Что случилось?

— Ничего, — Борменталь светит мне в глаза фонариком, — плановая проверка.

— Была бы плановая — проводилась бы у вас в кабинете, и там была бы уже очередь, — я отмахиваюсь от света, бьющего прямо в мозг. — Что случилось, док?

Маленький врач вздыхает, выключает фонарь и убирает его в нагрудный карман:

— Черна, с тобой случилось что-то странное, — он говорит забавно, с легким пришепетыванием, как люди, у которых не хватает зубов, — и мы должны узнать что, — Борменталь складывает пушистые лапы вместе, розовыми ладошками друг к другу. — И не допустить паники.

— В смысле вдруг это заразно?

— В смысле — вдруг это важно, — ворчит доктор и залезает на кресло рядом со мной. Чуть нажав на затылок, он заставляет меня опустить голову и быстро пробегает пальцами по выступившим на шее позвонкам.

Борменталь действует примерно как Китти, только задает другие вопросы: как я чувствовала себя вчера и что именно чувствовала, когда это началось и как развивалось. Черные бусинки глаз поблескивают среди рыжеватой шерсти и смотрят на меня очень внимательно. Я впервые замечаю, что, несмотря на забавно-трогательный вид, взгляд у нашего врача совсем не добрый. Пару раз я открываю рот, чтобы ответить: «Лучше спросите Катарину», — но мозг вовремя дает сигнал, и я затыкаюсь — отчего-то мне кажется, что вампиршу сюда лучше не впутывать.

Пообещав больше сегодня не трогать, Борменталь ушел, а я снова устроилась в кресле, натянув на себя плед (судя по красно-черной расцветке — местный, из кабинета). Но вернуть чувство уюта не получалось, а в голове билась одна мысль — что происходит?

Борменталь вошел в кабинет Оскара и плотно прикрыл за собой дверь. Двое мужчин, оживленно разговаривавшие за мгновение до этого, тут же замолчали и устремили на него внимательные взгляды.