Глокта задержал дыхание и облизал десны, наблюдая в подзорную трубу, как облако пыли опускается на крыши трущоб. Последние грохот и треск падающих камней затихли, и Дагоска на мгновение погрузилась в странную тишину.
Мир затаил дыхание, казалось Глокте.
И тут до балкона донесся отдаленный вой; он отразился от стен цитадели, пронесся высоко над городом. Этот вой был хорошо знаком Глокте по боям — и прежним, и нынешним. И радости не вызывал — это боевой клич гурков. Враг приближается. Глокта знал, что гурки идут по открытому пространству перед стенами — так они поступали бесчисленное число раз за последние недели. Но сейчас перед ними была брешь.
Глокта посмотрел на крохотные фигурки солдат, копошащихся на запыленных стенах и башнях по обе стороны от пролома. Потом направил трубу вниз, чтобы взглянуть на широкий полукруг баррикад и на три шеренги солдат за ними, ожидающих атаки гурков.
«Безрадостная защита, что говорить. Но это все, что мы имеем».
Солдаты-гурки начали выскакивать через зияющую брешь, словно муравьи из муравейника; плотная толпа, звон стали, развевающиеся знамена, солдаты выбегали из облака бурой пыли и карабкались вниз по громадной куче упавшей кладки навстречу бешеному граду стрел.
«Первые солдаты в прорыве. Незавидная позиция».
Первые ряды были скошены на месте; крохотные фигурки падали и кувыркались по горе развалин за стеной. Многие пали, но за ними шли все новые, перелезая через тела товарищей, карабкаясь по горе битых камней и расщепленных бревен в город.
Разнесся новый крик, и Глокта увидел, как защитники пошли в контратаку из-за баррикад. Солдаты Союза, наемники, горожане — все рванулись к бреши. С такого расстояния казалось, что все происходит нелепо медленно. Поток масла и поток воды текли навстречу друг другу. Они встретились, и уже невозможно было отличить одних от других. Текучая масса, в которой поблескивал металл, колебалась и покачивалась, то и дело вздымая яркий флаг.
Крики и вопли раздавались над городом, отзывались эхом, уносились ветром. Отдаленное нарастание боли и ярости, звон и грохот боя. Иногда казалось, грохочет дальняя невнятная гроза. Иногда до Глокты с необычайной ясностью доносился отдельный крик. Ему это напоминало выкрики толпы на турнире. Только здесь клинки не затуплены. Обе стороны настроены серьезно. «Сколько уже погибло сегодня утром?»
Глокта повернулся к генералу Виссбруку, который потел рядом в безукоризненном мундире.
— Вам доводилось биться в такой мешанине, генерал? Напрямую, нос к носу, что называется — врукопашную?
— Нет, не доводилось, — мгновенно ответил Виссбрук, не отрываясь от подзорной трубы.
— И не стоит. Я пробовал один раз и больше не хочу.
Глокта перехватил потной ладонью рукоятку трости.
«Конечно, теперь это вряд ли возможно».
— Как правило, я воевал верхом. Мы атаковали небольшие подразделения пехоты, разбивали и преследовали. Благородное дело — резать бегущих, скольких похвал я удостоился за это. А вскоре узнал, что воевать на своих двоих — другое дело. Это так тяжело, что еле дышать успеваешь, не то что подвиги совершать. Герои — те, кому повезло выжить. — Глокта невесело рассмеялся. — Помню, как-то сцепился с гуркским офицером — мы обнялись, как любовники, так что никто не мог нанести удар, мы только рычали друг на друга. Вокруг мелькали наконечники копий. Кто-то напарывался на оружие своих же товарищей, кого-то затаптывали. Больше погибло по ошибке, чем от руки врага.
«Да все это — одна гигантская ошибка».
— Ужасно, — пробормотал Виссбрук, — но это наша работа.
— Это верно. Это верно. — Глокта увидел гуркский штандарт над массой тел: изодранный и запачканный шелк. Сверху, с поломанных стен, вниз понеслись камни. Люди внизу стояли прижатые плечом к плечу, не в состоянии уворачиваться. Огромный чан кипящей воды вылили сверху прямо в толпу. Гурки, едва пробившись в брешь, растеряли всякое подобие порядка, и теперь бесформенная толпа дрогнула. Защитники крепости наступали со всех сторон плотной стеной копий и щитов, рубили мечами и топорами, топтали упавших сапогами.