— Но почему они не сгнили?
— Даже гниль — форма жизни. А здесь нет никакой жизни.
Джезаль сглотнул и нахохлился, глядя, как проплывают мимо стволы высоких мертвых деревьев, словно ряды надгробий.
— Мне тут не нравится, — пробормотал он чуть слышно.
— Думаешь, мне нравится? — строго нахмурился Байяз. — Думаешь, остальным нравится? Человеку приходится иногда делать то, что ему не нравится, — если он хочет, чтобы его помнили. Только в борьбе, а не в праздности, завоевывают славу и честь. В сражении, а не в мире, добывают богатство и власть. Все эти вещи тебя больше не интересуют?
— Интересуют, — пробормотал Джезаль. — Наверное…
Но особой уверенности он не ощущал. Он вгляделся в море безжизненной грязи. Ни малейших признаков чести он не увидел, не говоря уж о богатстве, да и непонятно было — откуда здесь взяться славе или известности. Он уже широко известен единственным пяти людям на сотню миль вокруг. Кроме того, Джезаль начинал подозревать, что долгая бедная жизнь в полной безвестности — не такая ужасная штука.
Возможно, вернувшись домой, он попросит Арди выйти за него. Он повеселился, представив улыбку Арди, когда он сделает предложение. Несомненно, она заставит его томиться в ожидании ответа. Несомненно, будет его дразнить. И несомненно, ответит «да». Ну что, в самом деле, может случиться ужасного? Ее отец рассердится? Заставит их жить на жалованье офицера? Ненадежные друзья и тупые братья будут потешаться у него за спиной над тем, как низко он пал? Джезаль чуть не рассмеялся, что когда-то считал все это важным.
Жизнь в трудах и рядом с любимой? Съемный дом в непрестижном районе города, с дешевой мебелью, но уютным очагом? Ни славы, ни власти, ни богатства, но зато теплая постель, в которой ждет его Арди… Такая судьба теперь уже вовсе не казалась ужасной — после того, как он смотрел в лицо смерти, жил на миску овсянки в день — и радовался, спал один под ветром и дождем.
Джезаль улыбнулся шире, и боль от растянувшейся на челюсти коже была почти приятной. Жизнь не так уж и плоха.
Громадные стены выросли из земли, покрытые коростой поломанных зубцов, волдырями разбитых башен, шрамами черных царапин и скользкие от сырости. Темный утес, уходящий, закругляясь, в серую мглу, голая земля перед ним, залитая бурой водой и усыпанная выпавшими кусками кладки размером с гроб.
— Аулкус, — пробормотал Байяз сквозь зубы. — Жемчужина городов.
— Не очень-то сверкает, — хмыкнула Ферро.
Логен с ней согласился. Склизкая дорога ныряла под полуразрушенную арку, распахнутую, как пасть, полную теней — от самих ворот не осталось и следа. У Логена, глядящего на черный проем, появилось неприятное чувство. Так он чувствовал себя, заглядывая в открытую дверь дома Делателя. Как будто смотришь в могилу — возможно, свою. Хотелось только одного: развернуться прочь и никогда не возвращаться. Лошадь тихонько заржала и шагнула в сторону, от ее дыхания в мелком дожде поднимались клубы пара. Сотни долгих опасных миль обратно к морю вдруг показались Логену легкой прогулкой по сравнению с несколькими шагами до этих ворот.
— Ты уверен? — негромко спросил Логен у Байяза.
— Уверен? Разумеется, нет! Я тащил вас столько утомительных лиг через бесплодную равнину не из каприза! Долгие годы я планировал это путешествие и собирал вот эту группу по всему Земному кругу с единственной целью — развлечься! И ничего страшного, если мы просто побредем обратно в Халцис. Так? — Байяз потряс головой, направляя лошадь к зияющим воротам.
— Да я только спросил, — пожал плечами Логен.
Арка распахивалась все шире и шире, пока не поглотила их всех. Стук подков гулким эхом разносился по темному длинному туннелю. Масса камня, окружавшего их, давила и словно не давала дышать. Логен опустил голову, косясь на кружок света в дальнем конце — он постепенно рос. Логен взглянул на спутников и встретился взглядом с Луфаром, который беспокойно облизывал губы в полумраке; мокрые волосы облепили лицо.
И тут они оказались на свободе.
— Ух ты, — выдохнул Длинноногий. — Ух ты, ух ты…