Ты читаешь на ходу, читает она. Ты не видишь собственных ног. Распахнутые страницы скользят над тротуаром, пятнистые от теней листвы, лунного света, уличных фонарей. Над континентами тени, континентами света. Книга – птица с белыми крыльями. Ты и есть птица. Читая, ты можешь летать. И сейчас летишь.
Джойэлль Максуини
Теплый рот
Перевод с английского Шаши Мартыновой
Германия. «Бременские музыканты» братьев Гримм
Теплорот: Брадочёс, чего это ты разлегся тут на дороге, и челюсть-то себе в самые мозги засунул, а потроха-то все нараспашку, будто ты шоссе заглотить хочешь?
Брадочёс: Теплорот, бывали времена, шарахался я по разделительным полосам да помойными обочинами, головою в петле виниловой от пивной упаковки, и кольца от банок золотили мне зубья. Жир по пакетам из-под тако мог на лету слизывать. Пенопласт был мне хлеб. Эх, где ж она, та жизнь хорошая, далека от меня, простертого в мольбе, а голова моя давлена джипом на большой скорости!
Теплорот: Вот уж сочувствую тебе, Брадочёс, потому как и я этой ночью один. Полезай-ка ты ко мне в теплый рот, пошли вместе ночь поглядим.
Теплорот: Коленчёс, чего это ты сидишь такой тихонький на кресле вспухшем, что будто дышит да стонет вокруг тебя, все равно как заглотить хочет тебя, крохотку?
Коленчёс: Не кресло это, а моя бабушка. Не бойсь, не померла она – спит, а под нею коляска инвалидная, только не видать ее под эдакой тушей. Может, ты нас примечал в потоке машин по самое горло или как пробирались мы через перекрестки, все равно что гиканутый жук, эволюционный непротык, я у ней на коленях, и мотор-то все силится проволочь нас сквозь выхлоп, а подлокотники-то у нас сумками с едою увешаны: двухлитровки, да плюшки-снежки, да индюшка-копчушка. Бабушка мне наказывала не бросать ее, да ночь такая интересная – рельсы всю ее секут, как доску игральную, фургоны златопузые ползут к бензоколонкам. Как тут слово сдержать!
Теплорот: Коленчёс, и мне такая ночь интересна, и другу моему Брадочёсу. Полезай-ка ты ко мне в теплый рот, пошли вместе ночь поглядим.
Теплорот: Кривошея, чего это ты разлеглась между кроватью и стенкой, в щель втиснулась, что на пару дюймов ýже могилы, а тут такая ночь расстилается вся блистательно за спиной «Деревянного индейца»?
Кривошея: Я ль не красавица? Трудно разговаривать, когда эдак скрутило. Мать приводит меня сюда встречаться с мужчинами. Люба я им в принцессиной моей ночнушке, а иногда я балетные па им выделываю, которые с диска про Барби. А за это дают мне жидкого да сладкого, и я даже цвет могу сама выбрать. Допиваю редко – засыпаю. Не всегда мне все нравится, но зато рано или поздно заканчивается. А теперь вот засунули меня между кроватью и стенкой, и лезет мне ворс ковровый в нос, а на голове что-то мокрое, и волосы-то немыты.
Теплорот: Кривошея, и мы все грязны, давлены, скучно нам, любопытно да пить хотим. Выбирайся из-за кровати, отвратная ты девчонка. Полезай-ка ты ко мне в теплый рот, пошли вместе ночь поглядим.
Кривошея: Отныне зовите меня Красотою, ибо сказ этот я буду сказывать. Тою ночью Теплорот провел схожие собеседования с подстреленным псом, гноящейся берцовой костью лошажьей и синим яйцом, насаженным на палку. Все они влезли в Теплорота – да так, что нижняя губа у него раздулась, как у жабы, и ворочаться стало совсем уж невозможно. Вонючая труппа эта решила было встать лагерем на дорожке у публичной библиотеки, но кругом так насорили петлями да засовами, стеклом бутылочным да пластиковыми останками дешевых очков от солнца, что кожа у Теплорота вся иззуделась, того и гляди проткнется раздутая губа.
Теплорот: Ой!Брадочёс: Ой!Коленчёс: Совой!Кривошея: Носовой!Пес: Но свой!Увечье: Вой!Яйцо: Бред дармовой!Кривошея: Ох, ничего задарма не жди! Жизнь – вынь да покажь, а не глянь да гляди!Кривошея: И пошли они дальше. Тут глядь – мотель на мели, там люди спали за шорами: то ли драными, то ли простреленными, то ли сбитыми, будто колючий косой семафор.
Коленчёс: Что он сигналит? Что означает? Этот узор из штор и теней. Зашоренный этот узор. И как это выстрелом пробило солнышко в будке кассира.
Увечье: Не снесешь позора – не поносишь узора.