И она ткнула ножом в его глотку. Лезвие почти беззвучно вошло в место сочленения шеи с плечом и тут же вышло обратно с фонтаном брызнувшей крови, промочившей ей руку. Рикке была потрясена, какой она была горячей.
Стур сперва дернулся с тихим восклицанием, словно его укусила пчела. Он уставился на Рикке, расширив свои влажные глаза, его обмякшее лицо было в красных брызгах из пузырящейся раны.
– Ввав, – проговорил он, пуская кровавые слюни на грязную рубашку.
Рикке взглянула на Трясучку. Ее рука тряслась, но голос звучал твердо:
– Ну что, отправляй его вниз.
– Сейчас.
И Трясучка, сделав один шаг, перекинул Большого Волка через парапет.
Клевер присутствовал при том, как Девять Смертей сражался с Наводящим Ужас. Это было еще даже до того, как он завоевал себе имя Крутое Поле, и задолго до того, как его потерял. Он держал щит на том поединке. Видел, как Бетода швырнули со стены.
И вот теперь он видел, как Бетодова внука швырнули примерно с того же самого места, и ударился о землю он тоже примерно там же – рухнул на сырую траву там, где в тот день был размечен бойцовский круг.
Кровь обрызгала лошадь Жильца Курганов, но животное, по-видимому, привычное к кровавым фонтанам, даже не вздрогнуло. Стур лежал, широко раскинув руки, словно приветствуя отца, но его голова была свернута затылком кверху, искалеченные ноги подвернулись, а кровь черной струей стекала в зеленую траву. Еще несколько мгновений назад он воплощал будущее Севера. Теперь он превратился в грязь. Суровый урок для всех, кто питает высокие амбиции.
Кальдер уставился на сына, широко раскрыв рот. Потом перевел взгляд вверх, к надвратной башне, где Рикке с Трясучкой черными силуэтами вырисовывались на фоне ясного неба.
– Убейте их! – завопил он с искаженным лицом. – Убейте их всех!
Если бы кто-нибудь его спросил, Клевер бы сказал, что у них с самого начала не было шансов уладить дело разговорами. Однако никогда не отдаешь себе отчета, сколько у тебя было надежд, пока эти надежды не пырнут ножом и не спихнут на тебя с крыши.
– Скоро увидимся! – проверещала Рикке им вслед, тыча в небо окровавленным ножом.
Выходит, что, может быть, она и не была такой уж умной и не видела своим Долгим Взглядом ничего особенного. А была просто самой спятившей из всей банды и подписала приговор себе и всем, кто за ней последовал. И, вероятно, Клеверу тоже – хотя он ничего не сделал, только пытался выгрести на безопасный курс в этой буче, заваренной другими людьми.
Ему едва удавалось контролировать свою лошадь даже на шаге. А на этом зубодробительном галопе – прочь от городских стен, посреди двух дюжин других несущихся, толкающихся животных с выпученными глазами – Клевер был просто беспомощен. Он с трудом удерживался в седле, вцепившись в него ноющими от усилий ногами. Повод болтался, его было никак не подобрать. Вокруг сыпались стрелы, спархивая вниз, в траву. У Клевера чесалось между лопатками в предчувствии, что очередное древко воткнется ему в спину. С одним из дикарей так и произошло: он свалился с лошади, вопя, с длинными волосами, обмотавшимися вокруг разрисованного лица. Вот в чем проблема использования костей в качестве доспеха: доспехи из них просто никакие.
Клевер никогда в жизни не испытывал такой благодарности, добравшись до опушки леса. Ему как-то удалось подобрать повод и замедлить движение своей лошади – правда, потом она едва не понеслась рысью обратно к стенам. Вероятно, так бы и случилось, если бы Шолла не схватила животное под уздцы. Клевер соскользнул с седла и встал, упершись ладонями в дрожащие колени и пытаясь отдышаться.
– Ты в порядке? – спросила Шолла.
– Во имя мертвых, – просипел он, хватаясь за ее руку, чтобы выпрямиться. Голова все еще кружилась. – Кажется, я чуть не обосрался.
– Что там произошло, черт возьми?