— Прости, прости. Давай спокойно поговорим.
Раздался звук передвигаемой табуретки. Маша подумала, что этот человек сейчас сидит на папином месте. Будто он здесь хозяин. Стало противно.
— Мне не о чем с тобой разговаривать, Крестовский. Со своим сыном разбирайся сам. Машка не повторит моей ошибки. Я этого не допущу.
— Как? Ты будешь за руку ее водить? — В голосе Льва послышалась злость. — Единственный выход — перевести кого-то из них в другой вуз.
— Подозреваю, что в твоей картине мира этот кто-то — Маша?
— Ир, Ромке сложно. Он едва начал тут обживаться. У него и с языком проблемы, и с общением. Он с пяти лет в школе-пансионате жил.
— Крестовский, я очень сочувствую твоему сыну. Прежде всего потому, что ему не повезло родиться у тебя. Но Маша поступила в университет сама. На бюджет. И, как ты справедливо заметил, любезно указав мне на мой достаток, у меня нет возможности перевести ее в другой вуз, да и она тебе не кукла, чтобы ценой ее будущего облегчать жизнь твоему наследнику.
— Твое дело — просто поговорить с Машей. По-хорошему. Все расходы я возьму на себя.
— Что значит «по-хорошему»? Ты в своем уме? Ты ворвался ко мне домой и угрожаешь?
— Ира, хватит. Я уберегаю детей от катастрофы! Хватит улыбаться! Я не хочу своему сыну такой судьбы.
— Какой? Жениться на голытьбе? Так, кажется, говорила твоя мама?
— Оставь мою маму в покое. Если бы Маша не была твоей дочерью, я бы первый их благословил!
— Да неужели? А как же мисс чего-то там? А? Или кто она у тебя? Куда же без мисс-то? Ноги от ушей, мозгов ноль.
— Мы обсуждаем не меня, — голос Льва прозвучал ровно. — Если Ромка решит жениться на мисс чего-то там, флаг ему в руки, решит на девочке из простой семьи — я тоже поддержу.
— Раньше я считала, что ты просто трус, а ты, оказывается, еще и лицемер. Уходи, Лев, я от тебя устала. Скоро Машка придет.
— Ты с ней поговоришь? — Табуретка вновь сдвинулась по полу, и Маша поняла, что Лев встал. У нее было несколько секунд на принятие решения: сделать вид, что только что вошла, или же признаться, что все слышала. Соблазн заставить оправдываться самоуверенного Льва Крестовского был велик, вот только Маша понимала, что маме тоже придется оправдываться. Она попятилась к двери, собираясь громко ею хлопнуть, будто только вошла, но после следующих слов Льва ее ноги приросли к полу:
— Либо ты решаешь вопрос с переводом Маши, либо я начинаю процедуру признания отцовства через суд. Во втором случае детям будет сложно. — Лев говорил совершенно спокойно, будто каждый день подавал в суд на признание отцовства.
Маша на миг представила себе, что начнется суд, ее папе сообщат, что он не ее папа… Ее милому, мягкому папе, который мухи в жизни не обидел, придется ходить в зал суда, слушать, как чужие люди лишают его семьи… Она не думала всерьез о том, что это будет означать для нее, для Крестовского. Думать об этом было слишком страшно.
Мамин голос прозвучал хрипло и незнакомо, когда она заговорила:
— Если бы ты знал, как сильно я тебя ненавижу, ты бы никогда не переступил этот порог. Когда ты уехал, я, дура, думала, что вернешься. А срок поджимал. Но я боялась, что ты приедешь и не простишь аборта. Дотянула до того, что уже поздно стало. Нинка к своему знакомому отвела за деньги. Когда я очухалась, оказалось, что детей у меня больше не будет. Помню, выла тогда, и больше из-за того, что ты не простишь. Молодая была, дурная. А потом случайно Аньку Самойлову встретила. С пузом. Оказалось, что она уже Волкова и что летят они к тебе на свадьбу с мисс чего-то там. — Мама замолчала, и некоторое время Маша слышала только свое тяжелое дыхание. — Ты мне жизнь сломал, Лёвушка, — хрипло произнесла мама. — Машка — не моя. Юрка в колхозе со студотрядом был, там с какой-то девкой спутался. Она ему потом Машку привезла. Говорит, не возьмешь — в детдом отдам. Он и взял. Хотя его она или нет, так и не знает. Я с ним уже после познакомилась. Машке почти два года было. Не веришь — проверь по своим каналам и оставь нас в покое.