Командир подошел к телефону и принялся куда-то названивать. Я же, тем временем, продолжал постепенно осматриваться. То, что в квартире кто-то постоянно наводил приборяк, сомнению не подвергалось – слишком все вокруг чисто и опрятно. И навряд ли это делает сам Петров: чтобы навести «идеальный блеск» в таких вот апартаментах, нужно неслабо так заморочиться и потратить кучу времени, которого у оснаба нет. На кухне я обнаружил стоявшую на плите кастрюльку еще теплыми макаронами по-флотски и нарезанный свежий хлеб, накрытый полотенцем, с вышитыми петухами. Похоже, что за всем следит приходящая домработница, иначе, когда бы командир еще и пожрать успел приготовить – мы с ним все это время вместе были. Ну, разве что, когда он мне за одеждой гонял.
– Ты это, Хоттабыч, – Петров, поговорив по телефону, появился на кухне, – если отобедать хочешь – не стесняйся…
– Да как-то не голоден, – мотнул я головой, – профессор в больничке от пуза накормил. А вечером у Карловича на званом ужине оторвемся – вот и будет у нас «праздник живота»!
– Не выходит у меня этот твой Карлович из головы, – признался оснаб. – Такое вот поганенькое ощущение, что-то нечисто здесь…
– Все может быть. – Я покивал головой: чему-чему, а профессиональному нюху командира я безраздельно доверял. Он иногда в самых обыденных вещах такое подмечал, что я просто диву давался. И, как ни странно, в большинстве случаев оказывался прав. Осечки тоже, конечно, случались, но их было мало.
– Я озадачил пару человечков, – произнес оснаб, – чтобы покопались, как следует, в этом дерьме. Чтобы придирались и подвергали сомнению каждую букву и каждое слово в этом деле. Думаю, ближе к вечеру, перед походом к этому милому дедушке-историку, какая-никакая информация, а пройдет.
Информация, действительно, прошла: в деле поволжского немца Шильдкнехта, Вильяма Карловича, датированного тридцать седьмым годом, ни словом, ни полусловом не упоминался его уникальный Дар Тератоморфа, а вместо этого был указан самый низший класс Медика. Некий лейтенант Синицын, Мозголом из НКВД, проводивший, согласно предоставленным документам Ментальное воздействие на историка, был на данный момент недоступен – с самого начала войны он считался без вести пропавшим. И именно тот же Синицын, но уже старший лейтенант, в тридцать девятом году проводил «собеседование» с Шильдкнехтом при устройстве старичка преподавателем в Силовое отделение училища.
– Не нравиться мне все это! – ворчал оснаб. – Дар не определил! Без вести пропал!
– Война, Петрович! – напомнил я командиру. – С каждым может приключиться…
Но оснаб не успокоился, и какими-то обходными путями (поскольку от училища не осталось камня на камне) сумел выйти, сидя «на телефоне», на генерал-майора Младенцева. Но подробнейшим образом расспросив и его, Петров так и не пришел ни к какому выводу – Семен Иванович характеризовал историка только с положительной стороны, и ни каком, а тем более уникальном Даре тоже ничего не слышал.
– Да и мне и слышать ничего не надо, – заявил в трубку генерал, – у меня на него целое «досье»… Вашей же, кстати, конторой, и проверенное!
– Знаем мы таких проверяльщиков! – буркнул оснаб. – За ними глаз, да глаз…
– Ох и подкузьмил ты мне Петр Петрович со своим перезрелым курсантом! – Не выдержал Младенцев, и сурово попенял командиру. – Все, что нажито непосильным трудом, в одночасье развалить…
– Командир, – толкнул я в бок оснаба, припомнив некую «деталь» моего обучения, – спроси, как нам старшего наставника Болдыря найти?
– Слушай, Семен Иванович, – понятливо кивнул Петров, – а как бы мне с твоим старшим наставником Болдырем поговорить? Есть у меня к нему пара вопросов.
– Так это, нет его сейчас в Москве. После того, как твой всесильный старичок все развалил, я Никанору Фомичу недельный отпуск выправил. У него мать-старушка совсем плоха. А пока нам новое место под училище не выделят, тут и делать-то особо нечего. И курсантов тоже по домам, кроме… – Из трубки донесся такой сочный мат, что оснаб её подальше от уха отодвинул, чтобы «слюной не забрызгало».
– Спроси еще, – пользуясь моментом, шепнул я, – он сам Болдыря отправил, или…
«Дослушав» матюки «до конца», оснаб вновь поднес трубку к уху и спросил генерала:
– Понимаю, Семен Иванович, какой это для тебя удар! Только я вот что еще хотел спросить: ты Болдыря сам в отпуск отправил, или он напросился?
– Я давно об этом думал… – как-то неуверенно произнес генерал.