Гости подняли бокалы и чокнулись, даже Двоскин.
— За Вилли! — подхватил хор голосов.
И бокалы опустели. Оттави налил Марти еще:
— Пей, парень, пей!
Алкоголь вызвал бунт в пустом желудке Марти. Он чувствовал, как отдаляется от всего, что есть в комнате: от женщин, — от болтуна-адвоката, от распятия у стены. Первое потрясение при виде этих людей в таком состоянии — с вином на подбородках, с заляпанными салфетками на груди, с заплетающимися языками — давно прошло. Поведение гостей не имеет значения. Гораздо важнее изысканные вина, которые он щедро вливал в себя. Марти бросил мрачный взгляд на Христа.
— Иди ты… — тихо пробормотал он.
Куртсингер расслышал его.
— Ну прямо мои слова, — прошептал он.
— А где же Вилли? — спрашивала Эмили. — Я думала, он будет здесь.
Она задала вопрос всем, но никто не пожелал ей ответить.
— Он уехал., — отозвался наконец Уайтхед.
— Он такой милый, — проговорила девушка. Она ткнула Двоскина под ребро: — Ты не считаешь, что он милый?
Двоскин был раздражен ее вмешательством: он теребил молнию на платье Стефани, не возражавшей против публичного ухаживания. Из стакана, который Двоскин держал в другой руке, вино лилось на пиджак. Он не замечал этого, или ему было все равно.
Уайтхед поймал взгляд Марти.
— Забавляем тебя, да?
Марти согнал с лица улыбку.
— Ты не одобряешь нас? — спросил Оттави.
— Не имею права.
— Мне всегда казалось, что преступники — пуритане в душе. Я прав?
Марти отодвинулся от пьяного болтуна и покачал головой. Вопрос не заслуживал даже презрения, как и вопрошающий.