Лавка дурных снов

Уже не нам, а мне. Она сказала, что не примеряет шторы. Я придерживался иного мнения.

– Ты не понимаешь. Я не смогу больше этим заниматься, даже если бы захотел. Во всяком случае, смешно уже точно не будет. Будет… – я поискал и нашел слово из далекого отрочества, – кисло.

Кэти задумчиво хмурилась.

– Может, получится у Пенни.

Пенни Лэнгстон входила в число тех внештатников, что обитали в далекой сельской глубинке. На работу Джерома взяла ее по предложению Кэти. Вроде бы они знали друг друга по колледжу. Если и так, в остальном ничего общего у них не было. Пенни приходила в редакцию редко, всегда в старой бейсболке и со зловещей улыбкой, прилипшей к лицу. Фрэнк Джессап, спортивный журналист с ирокезом, говорил, что Пенни всегда выглядит так, будто она на самом финише забега к безумию.

– Но так смешно, как ты, она никогда не напишет, – продолжила Кэти. – Если ты не хочешь писать некрологи, чем бы хотел заняться? При условии, что останешься в «Круге», на что я очень надеюсь.

– Скажем, рецензиями? Думаю, они тоже могут быть смешными.

– Будешь размазывать по стенке? – с надеждой спросила она.

– Ну… да. Вероятно. В некоторых случаях. – В саркастических комментариях я поднаторел и полагал, что в этом смогу обойти Джо Куинэна по очкам, а то и устроить ему нокаут. По крайней мере, я буду лить помои на живых людей, которые могут дать сдачи.

Она положила руки мне на плечи, привстала на цыпочки и поцеловала меня в уголок рта. Закрывая глаза, я и сегодня чувствую этот поцелуй. И еще вижу ее широко раскрытые серые глаза – море хмурым утром. Уверен, профессор Хиггинс печально покачал бы головой, прочитав эту фразу, но заштатных парней вроде меня редко целуют первоклассные девушки вроде нее.

– Подумай о том, чтобы вернуться к некрологам, хорошо? – Она все еще держала меня за плечи. Легкий аромат духов щекотал мне ноздри. Ее груди находись менее чем в дюйме от моей груди и, когда она глубоко вдохнула, коснулись меня. Это прикосновение я тоже чувствую до сих пор. – И дело не только в тебе или во мне. Следующие шесть недель станут критическими и для сайта, и для сотрудников. Подумаешь? Еще месяц некрологов очень бы нам помог. Пенни – или кто-то еще – получит шанс втянуться в работу под твоим руководством. И потом, может, никто из интересующих нас личностей не умрет.

Вот только они умирали постоянно, и мы оба это знали.

Вероятно, я сказал ей, что подумаю. Не помню. Но сам думал о другом: как вопьюсь в ее губы прямо в кабинете Джеромы, и плевать на тех, кто нас увидит. Конечно, я этого не сделал. Такие парни, как я, редко совершают подобные поступки в реальной жизни. Я что-то сказал, а потом, наверное, ушел, поскольку очень скоро обнаружил, что я уже на улице. Совершенно ошалелый.

Одно я помню точно: проходя мимо урны на углу Третьей и Пятидесятой, я порвал шутливый некролог, который больше не был шутливым, на мелкие клочки и выбросил.

В тот вечер я мило пообедал с родителями, прошел в свою комнату – ту самую, где дулся на жизнь, когда моя команда проигрывала матч малой лиги – и уселся за стол. Мне казалось, что наилучший способ снять камень с души – написать еще один некролог на живого человека. Не зря же говорят, что нужно обязательно оседлать лошадь, которая только что тебя сбросила. Или подняться на вышку, если красивый прыжок закончился неуклюжим ударом о воду. Мне требовалось доказательство того, что я и так знал: мы живем в рациональном мире. Нельзя убить человека, воткнув иголку в куклу вуду. Нельзя убить человека, написав его имя на бумажке и спалив ее под «Отче наш» задом наперед. Нельзя убить человека шутливым некрологом.

Тем не менее я подстраховался, составив список заведомо плохих людей. В него вошли Фахим Дарзи, взорвавший автобус в Майами, и Кеннет Вандерли, электрик из Оклахомы, признанный виновным в четырех убийствах с изнасилованием. Вандерли поначалу казался мне наилучшим вариантом в списке из семи имен, и я уже собрался что-то такое про него написать, но вдруг подумал о Питере Стефано, полнейшей никчемности из всех когда-либо существовавших.

Стефано был музыкальным продюсером, который задушил свою подругу за отказ исполнить написанную им песню. Сейчас он отбывал срок в тюрьме усиленного режима, хотя следовало отправить его в Аравийскую пустыню, где он обедал бы тараканами, пил бы собственную мочу, а в предрассветные часы слушал бы на полной громкости записи «Anthrax» (разумеется, по моему мнению). Женщину, которую он убил, звали Энди Маккой, и это была одна из моих любимых певиц. Если бы я уже писал шутливые некрологи в те не столь далекие времена, когда ее убили, о ней бы точно писать не стал. Сама мысль о том, что этот удивительно чистый, высокий голос, сравнимый с голосом молодой Джоан Баэз, заставил умолкнуть навсегда какой-то деспотичный идиот, до сих пор приводила меня в ярость, хотя прошло пять лет. Бог дарует такие золотые голоса только избранным, а уязвленный Стефано в наркотическом угаре уничтожил голос Маккой.

Я открыл ноутбук, озаглавил файл «НЕКРОЛОГ ПИТЕРА СТЕФАНО» – и вновь слова полились без малейшей паузы, как вода из прорванной трубы.

Вчера утром властолюбивого и бесталанного музыкального продюсера Питера Стефано нашли мертвым в его камере тюрьмы усиленного режима, расположенной в городе Гованда, штат Нью-Йорк, и мы все кричим: «Ура!» Хотя официально о причине смерти не сообщалось, тюремный источник сказал следующее: «Похоже, прямая кишка лопнула, и говно растеклось по телу. Проще говоря, он умер от аллергической реакции на собственное ядовитое говно».

Хотя Стефано перекрыл кислород многим группам, певцам и певицам, особую известность ему принесли порушенные карьеры «Grenadiers», «Playful Mammals», Джо Дина (покончил с собой после того, как Стефано отказался продлить с ним контракт) и, разумеется, Энди Маккой. Не удовлетворившись тем, что на ее карьере поставлен крест, Стефано, закинувшись амфетаминами, задушил певицу шнуром от настольной лампы. Его пережили три ликующие бывшие жены, пять бывших деловых партнеров и две звукозаписывающие компании, которые он не успел обанкротить.