Потребности были небольшие, а когда к тому, что давала земля, рыцарь с войны ещё добычу привозил, дома было всего вдоволь. Леливици на Лилове хозяйничали именно так, не желая большего, но имея столько, сколько было нужно.
Старый Богуш Лелива, который по молодости немного воевал, а потом уже сел дома, поспорив о чём-то с воеводой, имел двух сыновей и дочку Домну. Старшего сына отдал на рыцарское поприще, тот королю Локотку служил, не много получив пользы от своих походов, потому что те добычи никогда не приносили, а бывали кровавыми. Младший сидел с отцом, с ним ездил в леса и охотился, и свои земли охранял.
Усадьба была старая и, как хата, простая и безвкусная. Пристраивали к ней, когда нужно, подпирали стены, поправляли хаты, и так там жилось.
Мать, пока была жива, воспитывала дочку Домну, а все: отец, брат и она, баловали её, так как был это ребёнок особенной красоты и разума.
Брат матери, которая была из рода Яксов, стал ксендзем и аж в итальянские земли ездил учиться, а вернулся сведущим обо всём, что на свете делалось, опытный в писании, набожный и умный, так что его к великим достоинствам в костёле хотели продвинуть. Но он от тех отказался, приходским священником в Серадзе сидел, а там, как говорили, в пергаментах копался, а другие и сам писал и рисовал.
Тот, так как был привязан к сестре своей, жене Леливы, часто заезжал сюда в лес, деревянную часовенку себе сколотил, в ней мессу служил, а когда дольше в Лелове просиживал, учил молодых, а старых развлекал и давал им разумные советы.
Тот, полюбив свою племянницу Домну за ум, когда её братья очень скоро стали скакать по лесам и ксендза не очень хотели слушать, обучал её всему и почти один воспитывал.
Она знала также больше, чем мать, отец и братья, и ведала о людях, странах, о Боге и о свете Божьем лучше, чем они. Старый священник так ей радовался, как делом своих рук.
Но когда девочка подрастала, а уже нужно было заботиться, кому её отдать, потому что дома навсегда остаться не могла, дядя-капеллан, отец и мать, смотря на неё, тайно вздыхали, беспокоясь о том, кому такая жемчужина достанется, кто поймёт её и женится.
Дядя-ксендз советовал по-духовному: чтобы дом имел всё самое лучшее, нужно предложить её Господу Богу и пожертвовать в монастырь, потому что в нём, согласно его мнению, её ждало счастье и покой, ничем не волнуемый.
Матери жаль было ребёнка, отец не говорил ничего. Может, дядя склонил бы родителей к этой жертве, но вовремя заметил, что Домна, хоть была очень набожной, к монастырской жизни призвания не имела.
Красивая златовласая девушка была живой, выросла среди лесов и деревни, на широких полях, на зелёных лугах; обращалась свободно, в постоянных движениях и занятиях, с песнями и вечерними беседами – монастырь со своей однообразной тишиной её пугал.
Ксендз, который потому, может, советовал монастырские стены, что чрезвычайной красоты племянницы боялся для неё самой; напрасно пробуя обратить её, наконец замолчал и поручил Богу дальнейшую судьбу.
Как-то в это время, когда красивая девушка подрастала, однажды вечером появился в Лелове молодой человек, по-рыцарски одетый и вооружённый, но один, без челяди, уставший, раненый, ссылаясь на то, что был ранен в походе и сбежал из вражеского плена, просил о приюте.
В гостеприимстве никому не отказывали, таким образом, его приняли, хотя никому не понравился. Смотрел исподлобья, был грубияном, а то, что поведал о себе, было не ясно и не всё друг с другом согласно.
Даже о своём происхождении не умел хорошо объяснить, раз называя себя мазуром, якобы род его там сидел, то снова о Сандомире рассказывая, где также племянников имел. О том походе, в котором был ранен, также рассказывал мутные вещи и с неохотой.
Может, это где-то пробудило бы какое подозрение, но Леливы, люди простые и доверчивые, только то поняли, что бедный человек не рад был вспоминать то, что его мучило.
Когда немного выздоровел и отдохнул, а отъезжать не думал, старый пан начал брать его с собой на охоту и был им очень доволен, потому что, смелый, ловкий и почти дерзкий, он хорошо ему служил – на самых диких конях сидел, один шёл с копьём на кабана и на медведя, и ни к чему не ленился.
Как-то так незаметно он укоренился в доме, больше всего служа старику, что уж как бы домочадцем и родственником стал. Юноша его не слишком любил, но сносил.
Ксендз, несколько раз тут его встретив и немного изучив, старого шурина начал остерегать, чтобы неизвестного приблуду не кормил и выгнал его, старый не послушал.