Тем временем умерла мать Домны, дом опустел, вдовец от грусти больше в лесу, чем под крышей сидел, а Никош становился ему теперь всё более нужным и подольститься к нему умел.
Между тем, каждый день смотря на это чудо, девушку, которая расцветала как розочка, и с каждым разом становилась всё более красивой, приблуда разгорался к ней великой любовью.
Люди этого не знали, одна девушка догадалась – и испугалась, потому что этот дикий парень с первого взгляда пробудил отвращение и страх. Домна также сторонилась его, не рада была с ним встречаться даже издалека, а хитрый Никош так умел заходить, поджидая её, догадаться, когда её ждать, где её мог найти, что ускользнуть от него было трудно.
Уже тогда с разных сторон начали появляться в Лелове люди со сватьями и сватами. Старик, хотя ему отправлять дочку из дому было очень жаль, не прогонял их, потому что рад был выдать замуж, чтобы быть за неё спокойным.
Приданое после матери обещали значительное, девушка была красива, род известный и старый, гнездо достойное, парней также хватало.
Никош, который со стариком на охоте и в доме постоянно просиживал, развлекал его и клал, что хотел, в уши, так незначительно умел на каждого, кто глядел на Домну, что-то подшепнуть, что от всех Леливу отговаривал.
Знал ли столько о тех молодых людях или ловко лгал, трудно было определить – а у старика приобретал доверие. И чем дольше это продолжалось, тем большее брал в доме преимущество и боялись его все, потому что на каждого доносил и жаловался.
Прекрасная Домна, за которой он всё время гонялся, как могла от него убегала, а в глазах её мог читать, что милости у неё не имел.
Его это, однако, вовсе не обескураживало, чем ловчее она старалась его избежать, тем усиленней он переступал ей дорогу.
Наконец дошло до того, что однажды, нагнав её в лесу со старой нянькой, хотя она сразу с ней бросилась в сторону, погнался и с великой дерзостью объявил ей, что любит её и, хотя бы десять трупов положить пришлось, не допустит к ней никого, а должен сам жениться на ней.
Домна ему тогда остро ответила, что должен помнить, что он слуга и что отцу будет на него жаловаться, если когда-нибудь посмеет навязываться.
На это Никош смехом ответил, что слугой, как жив, не был, но приятелем, что чувствовал себя землевладельцем равным Леливам, – и что от своего не отступит.
Старая няня не дала ему говорить больше и, пригрозив, прогнала прочь.
Тогда Домна плакала, вернувшись в усадьбу, потому что этот человек нагонял на неё страх, но идти к отцу с жалобой воздержалась, не желая его больше провоцировать.
Она думала, что одной угрозы хватит. В последующие дни она, однако, убедилась, что Никош вовсе не обращал на неё внимания и, как раньше, забегал, когда мог, не давая ей ступить шагу.
Когда это происходило, старый Долибор Козлароги из Сурдуги, с которым Лелива жил в дружбе и побратимстве с юношеских лет, когда у него подрастал сын Флориан, заслышав о Домне и её красоте, поехал прямо в Лелову.
Не застал старика дома и был вынужден ждать, пока не вернётся с охоты, но ему посчастливилось, потому что увидел Домну и она его принимала.
Поэтому он мог и на красоту насмотреться и уму надивиться. И сказал в духе, что такая жена для его сына была бы благословением Божьим.
Таким образом, он ждал Леливу до ночи, а, когда тот прибыл, бросились друг другу в объятья, как два брата, и, допоздна вдвоём забавляясь беседой, досыта наговориться не могли.
Никош, что-то предчувствуя, хоть его Лелива отсылал прочь и избавиться хотел, стоял то у порога, то за дверями, поджидал, подслушивал; входил, не вызванный, и чутко прислушивался.