Подошло тогда время свадьбы, съехалось достаточно семей, но не столько, на сколько надеялись, потому что была война и королю нужны люди. Поэтому не слишком шумно и кучно было в Лелове, а съехались по большей части старые, которые в поход идти не могли.
Свадьба продолжалась, как было в обычаи, несколько дней и только десятого вечером весь свадебный лагерь выбрался на Сурдугу.
Ехали тогда молодые на конях, окружённые приятелями, челядью, с музыкой впереди. На возах за ними в изукрашенных и обитых ящиках везли приданое молодой пани, как подобает для леливянки, богатое, так бы на протяжении всей жизни от мужа ничего не потребовала. Было на возах и вино, и мёд для гостей, которыми выбранные подчашии угощали.
Вечер был тёплый и прекрасный, но с выездом из Лелова припозднились, так что в ближайшем лесу, который отделял от реки, сделалось уже темно. Служба, поэтому была вынуждена зажечь факелы, и на мгновение задержались, когда из леса выбежало несколько десятков вооружённых мечами, прямо на беспечных и ничего не опасающихся гостей.
Одни сразу набросились на приданое, а кучка, в которой Флориан узнал Никоша, на молодую пани.
Произошло великое замешательство и была минута тревоги, но челядь быстро опомнилась, а Флорек с Войтеком Леливой набросились на главного нападающего. Не было ни одного из гостей, который стоял бы бездеятельным или бежал, одни достали мечи, другие храбро защищались кто чем мог и имел. Служба только что запалённые факелы начала бросать в головы лошадей и людей и, хотя разбойники были упорны, нескольких из них порубили, остальные бежали. Никоша видели, когда он уехал весь облитый кровью.
Тех, которых схватили живьём, сразу коротким судом повесили на дубах, и через час весь лагерь с песнями и музыкой победно ехал далее в Сурдугу, потому что в Лелов никто возвращаться не хотел.
Со стороны молодого пана он сам был ранен в руку, у брата Домны была разбита голова и несколько человек было тяжело ранено. Тех посадили на ящики в возах. А так как нападение задержало их, практически только утром молодые прибыли домой.
Кровавая это была свадьба, но поэтому радовались ей все и пир в Сурдуге продлился ещё несколько дней.
В Лелове были уверены, что недостойный человек, который так дерзко смог на них напасть, получив хорошую науку, никогда больше на этот свет уже не покажется.
Один Флориан Шарый, хоть не много тем беспокоился, был уверен, что дело с Никошом не было оконченным.
Когда о нём разгласили, искали его и доведывались – узнали наконец люди, кто он был, и что он сын бедного землевладельца где-то около Сандомира, и рыцарем никогда не служил, но с отцом вместе на дорогах разбойничал.
Это не было редкостью в тогдашние времена, особенно в Германии, где обычай продолжал нападения и обирания путешественников. Также во многих околицах и в Польше совершались такие бесчинства, за которые и чехи во время своего правления много держателей земли перевешали, и Локоток их не жалел.
Тот Никош, смолоду приноровившийся к ремеслу, мог и дальше его не бросать, но искать более счастливого себе поля, когда там ему не везло.
Наверное, не было на широкой околице ни более счастливой свадьбы, чем эта кровавая, ни лучше подобранной пары. По-настоящему счастливому Флориану воевода долго в гнезде не дал сидеть. Раз за разом в нём нуждались, едва слезши с коня, он должен был пересаживаться на другого; едва поздоровавшись, прощаться.
Тогда Далибор оставался на страже гродка, дома, жены и хозяйства, а Домна также ему помогала. Красивая молодая пани была и работящая и мужественная, как пристало жене вояки. Целые дни она не садилась и не отдыхала, или с девушками своими прядя и распевая, или развлекая отца, наводя в доме порядок, наконец, молясь, потому что, хотя в монастырь идти не хотела, была очень набожна.
А эта её набожность и работа были придивными, окрашенными весельем, светлым лицом, спокойной, невинной, почти детской улыбкой, которая никогда не сходила с её уст.
Старый Далибор, смотря как она, напевая, крутилась по дому, плакал от радости. Людям также эта радость пани прибавляла сердце… Все её любили, а из-за этой любви одновременно опасались. Её слово считалось за приказ, и чего иногда Далибор не мог страхом, она делала взглядом.
Так прошло несколько месяцев в ничем не замутнённом счастье, когда однажды весной смотритель, возвращаясь с поля, объявил Далибору, что на Вилчей Горе происходило что-то особенное.
Он говорил, что туда съехались какие-то люди, сперва – на осмотр, потом – с вещами и конями, и как бы себе лагерь складывали.