– Вы уже так с нами говорите? Уже так! Вы продали нас немцам? Гм?
Воевода подбежал к нему, хватаясь за меч, но Ремиш схватил его руку и как в железном обруче её остановил.
– Слушай, воевода, – сказал он, – не подливай масла в огонь. Возьми себя в руки, давай посовещаемся, как свои, как братья одного рода.
– Ни рода, ни братства нет на войне, – начал воевода, – одно есть – приказ и послушание.
– Держатель земли и на войне быть держателем земли не перестаёт, – ответил Огон.
Из-за него один из Наленчей, неосторожный, крикнул:
– Знаешь, Винч, ты, хоть воевода, если нас предашь, как предал короля, то голова с плеч!
И блеснул меч.
Винч достал свой.
– Будет, кому мне отомстить, – воскликнул он, смотря на немецкий лагерь.
Его заглушили окриком, все были возмущены.
– Так хорошо! – кричали стоящие с тыла. – Добка надо было слушать, а не его. В ловушку нас привёл, на гибель… Возмущение разгоралось. Ремиш едва мог удержать воеводу, так он метался и бушевал.
Тем временем в немецком лагере, заметив эту суматоху и спор, крестоносцы начали вставать, двигаться, и давать друг другу знаки, не спеша приближаясь к польскому лагерю.
Климш на это указал своим, все взяли себя в руки. Сам воевода остыл немного и с Ремишем и двумя другими выбранными ушёл в шатёр. Остальные в ожидании расположились вокруг, садясь на землю. Из шатра были слышны громкие, горячие голоса, но мало кто мог расслышать обрывки слов; землевладельцы приближались, настораживали уши, кивали головами, давали друг другу знаки. Спустя минуту воевода понизил голос, беседу вели тише. Продолжалась она достаточно, и когда Ремиш с товарищами вышел из шатра, в котором остался воевода, пошептался со своими, которые повставали, и довольно кислые и хмурые стали расходиться.
Какими были последствия разговора, знали только несколько старших, иных заверили, что воевода с крестоносцами остро поговорит и край их защищать будет, потому что вместе и свой.
Таким образом, до времени внешне умы успокоились, Ремиш с несколькими, которые от него не отступали, прежде чем дошли до своих возов, увидели, как воевода, приодевшись в лучшую одежду и нескольких человек беря с собой, направился прямо в красный шатёр. Сделалось темно, но под маршаловским шатром, где принимали гостей, было ясно. Как красные звёзды, вдали блестели разбросанные огни. Ветер колыхал большую хоругвь, которая каким-то дивным голосом ему отзывалась, скручиваясь и растягиваясь над шатром, дёргаемая, как какой-то горячкой, которая вперёд её гнала.
Размеренным шагом шёл воевода в шатёр, а когда проходил тевтонских рыцарей, даже кнехтов и их сержантов, ни один с его дороги не отошёл и не показал малейшего уважения, хоть знали его, что был вождём, и оруженосец перед ним нёс меч.
Но что для немцев значил поляк?
Усмехнулись, поглядывая на него искоса, словно уже был связанным и в неволе.
Рыцарство очень громко разговаривало под шатром, когда у его входа показался Винч. За ним шёл неотступный товарищ Петрек Копа. Поглядев на Винча, все крестоносцы, графы, и пилигримы, сидящие у стола, вдруг замолчали. Никто с приветствием не спешил. Только стоящий вдалеке маршал, когда молчание ему объявило, что что-то должно было его вызвать, повернул голову и важным шагом, как бы от неохоты, по обязанности, приблизился к воеводе. Легко склонил голову и и указал на незанятую лавку у стола.