Я говорил это почти с гневом.
Она не скоро подняла голову и услышала.
– Здесь сегодня все быть обязаны, – сказала она понуро, не здороваясь со мной, – кто не работает руками, тот приме ром служит. Я не уйду ни сегодня, ни завтра… ни до конца… ни в день битвы. Все тут быть должны и тут умереть… если уж только умереть нам осталось.
У меня сначала не было ответа на это.
– Да, – сказал я через мгновение, – служба – святой долг, но надлежит её выбрать так, чтобы была эффективна. Тут ваш пример никого не потянет, в лазаретах невозможны услуги для раненых, не хватает бинтов и бондажей… там место для сестёр милосердия.
– У меня достаточно силы, – воскликнула она, – чтобы тут заменить наших раненых и падших, рук мало. В эти минуты опасности я не смогла высидеть запертой дома – хочется быть там, где решаются наши судьбы. Дайте мне что-нибудь для работы.
Говоря это, она бросила тачку.
– Возите на себе еду голодным, это лучше, – отвечал я ей, – люди по целым дням ничего не имеют и силы теряют.
Таким образом я хотел её, по крайней мере, оторвать от ненужного усилия.
По лицу я читал измождение, болезнь, горячку.
– Ради Бога, – сказал я, приближаясь, – послушайте меня, вы больны…
– Я? Нет! Я несчастна, как все, эти несколько дней меня уничтожили. В такую бездонную пропасть и неволю снова идти навеки! – добавила она, плача.
– Но мы ещё можем защититься! – прервал я.
– Нет, – отрицала она, – мы только умереть можем достойно Польши и геройски… Смотри, пан, звери и люди имеют предчувствия, брось взгляд на эти лица, послушай речи, ни один человек не имеет надежды, мрачные взгляды, слышны вздохи и стоны.
Так было в действительности – никакая сила вдохновить уже не могла веры в будущее.
В этот день я сумел склонить Юту вернуться домой; она была так слаба, что, когда я нашёл повозку, помогал ей сесть, она упала на неё, сломленная усталостью. На следующий день, однако, я нашёл её тут снова, прибывшую с провизией для людей: хлебом, водкой и мясом, которые начала раздавать изголодавшимся работникам. Я не спрашивал её, где она взяла эти запасы, ибо был уверен и так оказалось после, что купила их на собственные деньги. Около полудня прибежал её нареченный, желая её каким-либо образом отвести отсюда и упросить, чтобы больная отдыхала дома.
Она отправила его мягко, но решительно, объявляя ему, что исполняет долг. Это имело тот результат, что Михал также пошёл насыпать окопы.
С каждым днём из-за холода и отвратительной поры работа становилась более трудной. Вскоре, слабо и недостаточно мы укрепили Саксонский островок и кусок Праги. Несомненно, много можно было рассчитывать на отчаянную оборону солдат и горожан, но каждый инженер легко мог посудить, что то, что мы до конца октября в течении этих нескольких недель могли сделать, было ничего не значащим и для врага, который был против нас, игрушкой.
Видели это все – понимали это, несомненно, Зайачек и Ясинский, и другие; никто не говорил ни слова, потому что не было в наших силах сделать иначе.
Мы исполнили долг – Бог должен был доделать остальное. Варшава представляла картину грусти и тревоги, увеличивающихся с каждым днём.