Алый рыцарь коротко глянул на монаха, получил его неизреченное приказание. Резко отворил дверцу клетки, выволок наружу стальной кокон и со звоном, с лязгом, бряцанием и грохотом обрушил его наземь.
В панике толпа подалась назад и нечленораздельно, глухо зароптала, потому что узник легко поднялся на ноги, и звенящие цепи подобно пустой шелухе разом осыпались на каменные ступени. А солдатня из оцепления, испуганная не меньше обывателей, вразнобой заорала:
— Колдун!!! Чародей!!! Чернокнижник!!! Бей тамплиера!..
Рыцарей, немедля изготовившихся рубить и глушить бронированного колдуна, доминиканец заставил расступиться безмолвным повелевающим жестом. Он не спеша приблизился к фигуре в масляно блестевших черных доспехах и впервые высказался вслух, тихо и раздельно отдав приказ:
— Вытяни вперед руки, еретик.
— Конъюрационные цепи утратили силу, инквизитор. Я свободен, — лязгающим голосом отозвался из-под забрала еретик-тамплиер и презрительно скрестил на латной груди железные перчатки.
В то же мгновенье монах сорвал с пояса кипарисовые четки и одним молниеносным движением накрепко обвязал руки еретика.
— Ты заблуждаешься, тамплиер. Не в твоей власти освободить себя от бремени неведомого тебе добра и непознанного зла, — вымолвил инквизитор и медленно-медленно воздел над головой резное распятие яблоневого дерева.
— Зри и внемли истинной мудрости, нечестивое творение, — со старофранцузского языка доминиканец перешел на древнегреческий.
Мгновенно кругляшки и крестики кипарисовых четок ярко зазеленели. Тотчас пустили игольчатые побеги и снежно-белые острые корешки. Пестрой живой сетью они опутали пектораль, оплечи, наручи, латные перчатки тамплиера.
— Это все, что ты можешь, пес доминиканский? Твоему древу долго не удержать сталь моих крещеных извечным огнем доспехов! — ответствовал по-латыни инквизитору еретик-тамплиер.
Вдобавок он то ли голосом, то ли бронированными плечами лязгнул, скрежетнул отрывистым железным смехом:
— Хе-ха!!!
Тут же его зеленые путы начали понемногу дымиться, покуда монах-доминиканец не коснулся деревянных ножен на поясе.
— Тебе и твоей демонской стали не под силу противостоять тайной мудрости небес, еретик… Небесный холод обжигает, жар звезд леденит, — дал достойный ответ чародею невозмутимый инквизитор.
И по слову его кипарисовые ростки обрели новую мощь, потемнели. Толстым узловатым вервием они плотно обхватили запястья и латный ворот еретика. Пожелтевшие корни тоже сплелись воедино и бугристым канатом сдавили, намертво опоясали черные доспехи…
Негромкий голос монаха, набрав звучную органную глубину, стал слышен каждому на площади. Повсюду остолбеневшая, оцепеневшая, обомлевшая толпа обывателей, солдат, рыцарей-крестоносцев в немом параличе наблюдала за поединком двух могущественных мистагогов.
Воля и теургическое могущество инквизитора одолели чары еретика. И тот, повинуясь жесту победителя, пошатываясь, словно под ярмом невыносимой тяжести, проследовал за ним в боковой притвор базилики.
Кто-то в толпе радостно и облегченно завопил, заулюлюкал. Монах с неудовольствием оглянулся, и крикуны сию же секунду смущенно приумолкли…
Тут-то Филипп Ирнеев наконец осмотрелся, сообразил, что у него роль независимого и постороннего зрителя. И наблюдать вчуже за событиями — «как в демоверсии игры» — ему легче, привычнее, нежели полностью бездумно растворяться зрением и слухом в захватывающем зрелище.
ebooksa