— Аглаша! Иди-ка послушай, что староста говорит. Нам крестьяне завтра велят весь день в темноте и холоде сидеть.
Староста смял шапку, тяжело и длинно вздохнул.
— Не серчайте, Егорий Тимофеич — а только обычай такой. Коровью смерть гнать народ собрался. А это дело строгое.
— А попа? — спросила Аглаша, появляясь в дверях в фиолетовом платье, очень шедшем к её розовому личику. — Попа звали?
Староста исподлобья взглянул на неё.
— Поп тут не при чём. Поп уже с крёстным ходом ходил, кадил и молитвы пел, — толку мало. Да он наши обычаи знает, — сам из крестьян.
— И что же это за обычаи? — почти игриво спросила Аглаша.
Староста промолчал, ожесточенно мял шапку и глядел в угол.
Григорий Тимофеич обернулся к Аглаше:
— Пошли Малашку к попу, сделай милость. Может, хоть он нам что объяснит.
— Не объяснит! — вдруг резко и строго сказал староста. Смутился и сбавил голос: — Не объяснит, потому как сам от греха уехамши. В Вёдрово, к тёще. Будто бы тёще его нездоровится. Он сегодня поутру и уехал.
Григорий Тимофеич молча, всё более и более удивляясь и сердясь, смотрел на старосту.
— Демьян Макарыч! — наконец сказал строго. — Вы сюда пришли шутки шутить?
— Нет-с, и в мыслях не было! — староста, наконец, поднял глаза. Глаза были чистыми, искренними.
— Так что ж такое завтра будет, что нам нельзя свету зажечь?
— А живой огонь будет, — сказал вдруг староста. Покряхтел, поняв, что сказал лишнее, но все же не отступился: — Живой огонь будут добывать. Чтоб, значит, этим огнём коровью смерть и убить.
Григорий Тимофеевич побарабанил пальцами по столу.
— Послушай, Демьян, — сказал почти ласково. — Ты ведь знаешь, что волки у нас завелись?
— Ну, — не очень уверенно подтвердил староста.
— Знаешь, что одного волка недавно мой Петька подстрелил?