— Чего печку не топишь?
— Дрова берегу, — ответила Катька, глядя в потолок. — Раз в два дня теперь топлю. А когда и реже. Ты же мне дров не наколешь.
— Могу и наколоть.
Катька промолчала. Видимо, и колоть было нечего.
Стёпка вышел из избушки, посмотрел под кривой навес: там лежала какая-то труха, ломаный сушняк, щепки.
Стёпка взял топор и веревку, пошёл в лес. Нашёл несколько подходящих сухостойных сосёнок, свалил, обвязал веревкой и притащил к избе. Из-за навеса вышла худая облезлая собака, печально, мокрыми глазами, посмотрела на Стёпку.
"И сама, небось, голодная, и собаку заморила….", — с неудовольствием покачал головой Стёпка.
Стёпка взял ржавую пилу, уложил одну сосну поперек другой и стал пилить. Через несколько минут разогрелся, скинул доху, потом — телогрейку, оставшись в одной старой клетчатой рубахе.
Через час под навесом высилась аккуратная поленница. Накидав на руку, сколько влезло, поленьев, Степка пошёл к избе и заметил, как дернулась занавеска: Катька подглядывала.
Стёпка затопил печь, замесил тесто и принялся печь блины.
Катька еще полежала для порядку, потом с оханьем и причитанием слезла с топчана, начала помогать.
— Муки вот тебе привез, соли, чаю, — говорил Стёпка между делом. — А ещё лекарства.
Катька помолчала.
— Твоим лекарством только собак лечить, — проворчала она.
— Твою собаку лечить не надо, однако, — мирно ответил Степка. — Её кормить надо, однако. Рыбы сварить. Рыба всё лечит, и силу дает.
Катька подумала:
— Рыбы жалко, однако. Собака у меня сама кормится. Уж который месяц…
Стёпка плюнул про себя.
* * *
Катька наелась, напилась чаю. Громко отрыгнула и снова прилегла на топчан. Тёмное лицо у нее замаслилось, глаза превратились в узенькие щёлки.