Вы, конечно, шутите, мистер Фейнман!

– Скажите, это не вы незадолго до Дня благодарения барабанили в лесу?

– Да, я.

– О господи! Выходит, жена была права.

И он рассказал мне целую историю.

Однажды вечером он услышал доносящуюся издалека барабанную музыку, поднялся к соседу по дому – да, точно, и сосед тоже ее услышал. А надо сказать, что эти двое были с востока страны, об индейцах ничего не знали, поэтому им стало очень интересно: не индейцы ли исполняют какой-то ритуальный танец или еще что, в общем, мужчины решили пойти посмотреть, что происходит.

Пошли они лесом, музыка звучала все громче, и эти ребята немного занервничали. Может, у индейцев дозорные выставлены – чтобы никто их ритуалу не помешал. Ну, они легли на землю и поползли вдоль тропы по-пластунски – пока не поняли, что барабанный бой доносится, похоже, из-за ближайшего холма. Вскарабкались они на его верхушку и, к удивлению своему, обнаружили, что индеец в лесу всего один и ритуальный танец исполняет в одиночку – приплясывает вокруг дерева, стучит палочкой в барабан и поет. Мешать индейцу они не хотели – вдруг он заклинания какие-то распевает, – и потому медленно отползли назад.

Дома они рассказали об увиденном женам, а те говорят:

– О, это, скорее всего, Фейнман – он любит по барабанам стучать.

– Да будет вам глупости говорить! – отвечают мужья. – До такого безумия даже Фейнман не дошел бы!

И всю следующую неделю они предпринимали попытки выяснить, кем же был тот индеец. В Лос-Аламосе работали индейцы из ближней резервации, так что эти ребята спросили у одного лаборанта из технической зоны, что это мог быть за индеец. Лаборант порасспросил своих, однако никто из индейцев ничего о том барабанщике не знал – кроме, может быть, одного, но его все побаивались. Это был индеец, сознававший свою расовую принадлежность: голову он держал высоко, на спину свисали две косы, ходил он всегда один, с величавым достоинством, и никто с ним заговаривать не решался. Да к нему и страшновато было подходить с вопросами, уж больно он был величествен. Работал он истопником. Короче говоря, расспросить этого индейца храбрости никому не хватило, и мой рассказчик с другом решили, что его-то они и видели. (Приятно было узнать, что меня спутали с таким типичным, таким замечательным индейцем. Это большая честь, когда тебя принимают за подобного человека.)

Однако под конец парень, который мне все это рассказывал, решил на всякий случай спросить и у меня – мужьям всегда нравится ловить жен на ошибках – и узнал, как это часто случается с мужьями, что жена была совершенно права.

В общем, барабаны я освоил неплохо и даже играл на них во время наших вечеринок. Я не то чтобы понимал, что делаю, просто выдумывал разные ритмы, однако репутацию заслужил: все в Лос-Аламосе знали, что я люблю играть на барабанах.

Когда война закончилась и мы вернулись к «цивилизованной жизни», люди, работавшие в Лос-Аламосе, поддразнивали меня, говоря, что теперь-то уж я на барабанах не поиграю, слишком много шума они производят. А я стремился стать в Итаке солидным профессором и потому все купленные мной в Лос-Аламосе барабаны продал.

На следующее лето я возвратился в Нью-Мексико, чтобы поработать над одним отчетом, и, снова увидев барабаны, не устоял – купил один, думая: «Отвезу его домой, хоть любоваться им смогу».

В тот год у меня была в Корнелле маленькая квартирка в большом доме. В ней я барабан и держал. Я только смотрел на него, ничего больше, однако как-то раз все же не устоял перед искушением, сказав себе: «Ну ладно, я потихонечку…»

Уселся я в кресло, сжал барабан коленями и начал постукивать по нему пальцами: бам-бам-бам-бабабам. Потом заиграл погромче – соблазн есть соблазн! Потом еще громче и тут – ХЛОП! – зазвонил телефон.

– Алло?

– Говорит ваша домохозяйка. Это не вы по барабану стучите?

– Да, извините…

– У вас так хорошо получается. Простите, а я не могла бы спуститься к вам? Мне очень хочется послушать вашу игру.