Стоит удаче отвернуться от человека, как злоба и слабость разом смелеют, а это — словно сигнал, призывающий наброситься на того, кто пошатнулся.
Люди не выставляют напоказ свои господствующие черты, а, напротив, стараются скрыть, ибо этими чертами являются страсти, которые и определяют подлинный наш характер, а в страстях не принято признаваться, если только они не так пусты, чтобы их можно было извинить модой, и не так умеренны, что разум может их не стыдиться. Пуще всего прячут честолюбие: оно — нечто вроде унизительного признания в превосходстве сильных мира сего, в ничтожности нашего положения или в чрезмерном нашем самомнении. Обнаруживать свои притязания подобает лишь тому, кто в силах осуществить их или хочет совсем уж немногого. В основе всего, над чем смеется свет, всегда лежат наши притязания — либо непомерные, либо кажущиеся беспочвенными; а поскольку слава и богатство мало кому даются в руки, они также делают смешным человека, который их не добился.
Если человек рожден с высокой и мужественной душой, если он работящ, горд, честолюбив, чужд низкопоклонства, а ум его глубок и скрытен, я могу смело сказать, что у него есть все необходимое, чтобы его не замечали вельможи и высокопоставленные особы: они больше, чем остальные, боятся тех, кем не могут помыкать.
Наградить человека честолюбием, не наделив талантом, — вот самое большое зло, какое может причинить ему судьба.
Нет людей, довольных своим положением из одной лишь скромности: обуздать честолюбие властны только религия да сила обстоятельств.
Посредственные люди боятся подчас высоких должностей, но если они их не ищут или отказываются от них, из этого следует лишь одно: они сознают свою посредственность.
Даже самый добродетельный человек иной раз, как и простолюдин, невольно преклоняется перед дарами Фортуны, потому что чувствует силу и выгоду власти; но он скрывает это чувство, как порок и признание в собственной слабости.
Если бы высокое положение зависело от заслуг в той же степени, в какой зависит от удачи, не нашлось бы человека, который не предпочел бы первые второй.
Удачников больше, чем талантов.
Уменью блюсти свою выгоду в переговорах нет нужды учиться долго: вся наша жизнь — непрерывная цепь хитростей и расчета.
Высокий пост — лучший учитель для высокого ума.
Ум нужней дипломату, чем министру: высокая должность избавляет иногда от необходимости иметь еще и дарование.
Когда войска побеждают, а страна в упадке, винить следует министра и только его — если, конечно, это он выбирает плохих генералов и мешает хорошим.
Ограничивать полномочия дипломата следует так, чтобы не ставить его способностям слишком узкие рамки или, по крайней мере, не стеснять его в выполнении данных ему инструкций. Он ведь вынужден вести переговоры не по своему разумению, а по воле министра, говорящего его устами и часто в разрез с его собственными взглядами. Разве так уж трудно найти достаточно верных и ловких людей, которым можно открыть тайную цель переговоров и доверить ведение их? Или, быть может, министры хотят быть душой всего и вся, не делясь ни с кем своими прерогативами? Кое-кто из них зашел в ревнивом властолюбии столь далеко, что пробует из своего кабинета направлять военные действия на самых отдаленных театрах, и приказы двора до такой степени закрепощают генералов, что тем почти невозможно использовать благоприятный поворот событий, хотя ответственность за неудачу по-прежнему ложится только на них.
Любой трактат — это как бы памятник вероломству государей.
В любом трактате проглядывает подчас немало двусмыслицы, а это доказывает, что каждая из договаривающихся сторон сознательно намеревалась нарушить его, как только представится возможность.
Войны меж европейскими народами ведутся нынче так гуманно, так ловко и приносят так мало выгоды, что их, отнюдь не ради парадокса, можно уподобить гражданской тяжбе, где судебные издержки превышают спорную сумму и действовать приходится не столько силой, сколько хитростью.
Какие услуги ни оказывай людям, им все равно не сделаешь столько добра, сколько, по их мнению, они заслуживают.
Приятельство и дружба плодят много неблагодарных.
Чем выше добродетель, тем злее зависть, чем щедрее великодушие, тем глубже неблагодарность: нам не по карману справедливость к выдающимся достоинствам.