Чем больше позволяете себе чувствовать эти бессознательные желания – проткнуть язык гвоздем, воткнуть лезвие ножа в шею лучшей подруги, толкнуть незнакомца под автобус, – тем больше шансов даете сознательному разуму противиться данному импульсу. Ваше тело пробует переживание на вкус, в то время как разум от него обороняется.
Проще говоря, необходима практика. Эти видения могут быть, по крайней мере отчасти, просто побочным продуктом особенного химического баланса мозга. Некоторые исследователи возлагают вину на ложное срабатывание миндалины – той части мозга, которую мы считаем ответственной за реакцию «борись или беги».
Честно говоря, причины появления этих мыслей мне не так интересны, как способы с ними совладать. У меня всю жизнь случаются мгновения невысказанной жестокости, насилия и опасности, они мелькают в сознании, как нарезка кинематографических ужасов. Но я ни разу до этой минуты не совершала насильственных действий. Я никогда не прыгала с борта теплохода, не наблюдала равнодушно, как на сына падает древесный сук, когда я несу его в слинге, не сидела сложа руки, пока он вылезает из окна высотного здания, и не въезжала на велосипеде в реку, пристегнув его к задней раме. Но, воображая такие вещи, я настораживалась и начинала внимательнее относиться и к его безопасности, и к своим страхам, чтобы уберечь обоих от опасностей. Признание и изложение вслух чувств кипящей жестокости, катастрофического ужаса и убийственной ярости – главная защита от соблазна воплотить их в жизнь. Кроме того, это умение делает женщину бесценным союзником для любой другой – матери или бездетной, – ощущающей те же соблазны и боящейся их.
Так что, пока наждачка каменной усталости вгрызалась в мои кости, ребенок уворачивался от предложенной груди, извиваясь, как преступник на электрическом стуле, а вес ответственности ложился на сердце чугунной цепью, я сделала то, что делала много раз и «до», и «после»: позвонила матери. Держа младенца на сгибе локтя, я подождала три гудка, пока ее голос, как растопленное сливочное масло, не потек по линии связи. Моя мать.
– Мам, я не могу, – простонала я, и голос идеально сочетался с ввинчивающимся в мозг ревом сына. – Я не могу! Он никак не перестает плакать, и мне хочется просто бросить его на пол.
Не промедлив ни секунды, она ответила:
– Просто подожди меня, милая. Я еду. Скоро буду. Разбуди Ника. Отдай ему ребенка и просто жди.
В два часа семнадцать минут ночи моя мама на тридцать третьем году своего материнского фиаско все еще была готова идти сквозь зимний ночной дождь и успокаивать меня. Конечно, она готова! Она ведь обнимала, укачивала, успокаивала меня бесконечно в те темные декабрьские ночи моего первого месяца жизни. Она заботилась обо мне, пока не валилась с ног. И поэтому между нами образовались узы, намного превосходившие простую привязанность. Я знала, мама меня не бросит, когда бы и в каком бы качестве она мне ни понадобилась. Пусть пуповину перерезают при рождении, но шершавый канат недержания, несварения и непонимания, которым обвиты первые годы жизни ребенка, удерживает тебя, его мать, рядом, пока однажды он не почувствует себя достаточно сильным, чтобы тебя оттолкнуть.
Вот почему в свои тридцать три года я, сама ставшая матерью, знала: по-прежнему можно обратиться к собственной маме за помощью. В отличие от брака, от трудового договора, от ипотеки, родительство – это пожизненные обязательства, от которых никогда полностью не избавиться. Можно отдать ребенка на усыновление, выгнать его из дома, лишиться его из-за болезни или несчастного случая. Дети могут эмигрировать, игнорировать тебя или сбежать с бродячим цирком. Но ты никогда полностью не станешь тем человеком, кем была до них. Временами кажется, будто сливочный акт питания-воспитания имеет большую силу, чем твое собственное дыхание. Но иногда он будет казаться наказанием более жестоким, чем война.
В итоге я попросила маму не приезжать. Заклятье мучительного одиночества было снято одним ее голосом. Он оттащил меня от края бездны. И я вернулась в спальню, отделенную тоненькой перегородкой из ДСП от недавних многочасовых завываний, и обнаружила партнера безмятежно спящим под нашим монументальным красным одеялом. Он не слышал ни звука.
Сын продолжал вопить, а я рыдать. Я рухнула на постель рядом с Ником и произнесла голосом, испугавшим невыразительностью даже меня саму:
– Тебе придется его взять. Я больше не могу.
Четыре минуты спустя Ник сменил малышу подгузник, упаковал в слинг и снова укачал. Дерьмо. Дело было в дерьме. Два часа экзистенциального ада – а я непонятно почему не удосужилась проверить пеленки.
На сайте Национальной службы здравоохранения есть чудная страничка под простеньким названием «Как успокоить плачущего ребенка»57. Под спокойным голубым баннером, тянущимся вдоль верхнего края каждой страницы этого чудесного сайта, перечисляются наиболее частые причины младенческого плача: голод, грязный или мокрый подгузник, усталость, желание телесного контакта, газы, слишком жарко или слишком холодно, скука, перевозбуждение. Вы, несомненно, обратите внимание на забавные противоречия, присущие любым советам о воспитании детей. Вашем ребенку может быть либо слишком жарко, либо слишком холодно – удачи в угадывании, в чем именно дело! Вашему ребенку может быть скучно, а может, он перевозбужден, – кто, черт побери, это знает? На самом деле причины ежедневных, еженочных, ежечасных приступов плача новорожденных угадать невозможно почти никогда, так что вы просто перебираете весь спектр вариантов, и разум представляет собой бездумный туман изнуренности и дистресса, пока какой-то вариант не сработает.
В эти необыкновенно тоскливые, наполненные паникой часы вы будете вынуждены признать перемены в своей идентичности. Как балерина, превратившаяся в бодибилдера, внезапно видит, бросив взгляд вниз, пару накачанных ляжек и щиколоток цвета красного дерева, так и вы изменились до неузнаваемости. Только в вашем случае превращение происходит из обычного человека в опекуншу-сиделку, спасающую жизнь. Это ощущается как утрата «я», как скорбь – и в какой-то мере это она и есть. Жизнь никогда не будет прежней. Она изменится, станет светлее, легче (хочется верить), перестанет так озадачивать и будет чаше радовать.
Вы также выстроите – благодаря постоянной петле обратной связи, состоящей из боли, внимания и облегчения, – глубокую и всемогущую эмпатию между вами и ребенком, которая прослужит обоим до конца жизни. Танец действия и реакции между родителем и ребенком – именно то, из-за чего вам будет так трудно оставить его в сумке на пороге у незнакомых людей, и что, в свою очередь, заставит его подтирать вам зад, когда вы превратитесь в старую развалину.
Наконец, бездумно и беспомощно перебирая все возможные причины недовольства малыша, вы бессознательно воспитываете врожденный родительский инстинкт. Так что пусть не в следующий раз, но когда-нибудь научитесь распознавать причину, по которой он плачет. Это настолько далеко от точной науки, насколько вообще возможно, но каким-то образом большинство начинают различать, когда малыш рыдает от страха, когда – от голода, а когда – от чего-то еще. Вы также выстроите фантастический, прочный, но проницаемый панцирь, позволяющий реагировать на ребенка чуть более пропорционально; приглушать экстренную реакцию, давать ему возможность успокоиться без вмешательства, понимать, когда что-то действительно случилось, и реагировать соответственно. Все это дарила мне мать той долгой, темной, млечной ночью души – и довеском шла ее первобытная, неколебимая способность поднимать мне настроение. Она сумела услышать мой плач, визг сына и отреагировать как мать, как создательница, как спасительница.
Возможно, вам непонятно, почему я сразу не разбудила Ника. Почему плакалась матери, вместо того чтобы растолкать бойфренда. Почему так отчаянно хотела иметь рядом отца для этого ребенка, если не готова привлекать его к участию в кризисные моменты? А вот хороший вопрос! Большой вопрос. Почему я не могла показать всю широту своей уязвимости мужчине, которого любила? Ну, если с практической точки зрения, потому что знала: через два часа ему вставать на работу, и не хотела, чтобы он шел туда усталый. Такова одна из многочисленных проблем с методами конструирования трудовой среды в нашем обществе: мы отнимаем у ребенка одного родителя, чтобы он зарабатывал деньги, в то время как труд другого родителя остается неоплачиваемым, а часто и незамеченным. Карьера одного человека стопорится, карьера другого выходит на первое место. А если ответить честно? Мне было страшно.
Я боялась, что, если Ник испытает на себе истинную завывающую весомость всего того, что влечет за собой ребенок, он пожалеет о сделанном.
Что после всего времени, потраченного на борьбу, уговоры и упрашивания, сочтет меня ответственной за то, во что мы себя втравили. И поэтому, подстегиваемый сожалением, которое было мне так близко и понятно, бросит меня. С ребенком. Ревущим, долгожданным, судьбоносным, совершенно беспомощным. Даже почти истощив собственную способность справляться и держать себя в руках, я больше боялась того, что меня бросят, чем опасности, скрытой во мне самой.
ebooksa