Колесо страха

– Ты смеешься, Волк, – заметил барабанщик. – Что ж… Это позволит нам понимать друг друга лучше. – В его глазах блеснула веселая злость. – Да, – сказал он, а затем продолжил: – «Поцелуй меня», – кричали они. И я целовал бы их, потому как я тоже находил каждую из них необычайно красивой. И это влечение росло вместе с тем, как рос я. Ты, несомненно, заметил, – самодовольно произнес Гиги, – что для мужчины моя фигура необычна. Но когда я вырос из отрочества, моей самой большой гордостью стали волосы. Они были длинными, и черными, и кудрявыми, и ниспадали мне на плечи. Я поливал их благовониями и заботился о них, и эти нежные маленькие сосуды наслаждений, которые любили меня, перебирали их пальцами, когда моя голова лежала на их коленях. И находили в том радость, как и я. Но затем я слег с лихорадкой. Когда же я выздоровел, моих прекрасных волос больше не было! – Гиги замолчал и вздохнул. – Жила одна женщина в Ниневии, которая пожалела меня. Именно она намазала мою голову чилкоровой мазью, научила ее делать, показала мне тот куст. После многих лет… ах, взаимного влечения… я снова слег. И снова мои волосы погибли. Тогда я был в Тире, Волк, и со всех ног я бросился в Ниневию. Когда я вернулся, то узнал, что та добрая женщина мертва, а место, где росли кусты чилкора, засыпано песчаной бурей!

Он преувеличенно громко вздохнул. Кентон, пораженный и завороженный его историей, невольно удивился столь внезапной вспышке меланхолии. Она казалась наигранной.

– Но прежде чем я смог продолжить поиски, – торопливо продолжил Гиги, – до меня донеслась весть, что та, которая любила меня – принцесса, – направляется в Ниневию на встречу со мной. Стыд овладел мною и тоска! Я не мог встретиться с нею с лысой головой. Ибо никто не полюбит лысого человека!

– Никто не полюбит толстяка, – ухмыльнулся Кентон. Он, казалось, поизнес это на своем языке, поскольку барабанщик его не понял.

– Что ты сказал?

– Я сказал, – рассудительно ответил Кентон, – что для человека со столь выдающимися качествами потеря волос стала бы помехой не большей, чем для птицы потеря одного пера.

– Замечателен твой язык, – невозмутимо заметил Гиги, – если, говоря на нем, можно высказать столь многое столь малым количеством звуков. Что ж, – продолжил он, – несомненно, я был в бедственном положении. Я мог спрятаться, но я боялся, что моя воля не столь сильна, чтобы сделать это. Она была прекрасной принцессой, Волк. К тому же я знал: если ей станет известно, что я в Ниневии – а это, несомненно, произойдет, – она найдет меня. Она была славной женщиной. А разница между славной женщиной и скверной в том, что последняя будет ждать, когда ты придешь к ней, а первая будет искать тебя. И я не мог спрятаться ни в каком другом городе, ибо в каждом из них были женщины, которые восхищались мною. Что же мне было делать?

– Почему ты не раздобыл парик? – спросил Кентон, который столь увлекся историей Гиги, что позабыл о цепях.

– Я говорил тебе, Волк, что они любили перебирать мои волосы пальцами, – строго ответил Гиги. – Может ли парик остаться на месте при таком обращении? Уж не в том случае, когда мы говорим о женщинах, которые любили меня, нет! Нет! Я скажу тебе, что я сделал. И сейчас ты поймешь, как мои утерянные волосы связаны с тобой. Высший жрец Нергала в Ниневии был моим другом. Я пошел к нему и сперва попросил о заклинании, которое могло бы вырастить мне волосы. Он был возмущен и сказал, что не осквернит искусства магии подобным. И тогда, Волк, я начал сомневаться в силе этих чародеев. Я видел, как этот жрец творил великую магию. Он создавал фантомы, от которых волосы на моей голове становились дыбом – когда они еще были у меня. Насколько проще было бы ему встопорщить их без всяких фантомов? Я спросил у него об этом. Он разъярился еще больше и сказал, что имеет дело с богами, а не с брадобреями! Но теперь я все знал. Он не мог этого сделать! Я, однако, умолчал об этом и попросил его спрятать меня там, где принцесса не нашла бы меня, и там, откуда я, слабовольный, не бросился бы искать ее. Он улыбнулся и сказал, что знает такое место. Он посвятил меня в аколиты Нергала и дал мне знак, который, как он сказал, обеспечит мне благоволение того, кого он назвал Кланетом. Также он заставил меня принести клятвы, кои нельзя было нарушить. Я легко принес их, думая, что они временны и что его друг Кланет – это высший жрец некоего сокрытого храма, где я буду в безопасности. Той ночью я спал беспечно, счастливый, словно ребенок. А проснулся я, Волк, здесь! Это была жалкая шутка, – злобно пробормотал Гиги. – И жалкую шутку сыграл бы я с тем ниневийским жрецом, если бы знал, как вернуться к нему! Но с тех пор я здесь, – добавил он. – И мое посвящение Нергалу не позволяет мне пересечь барьер, где маленький сосуд наслаждений, зовущийся Саталу, ждет, чтобы я заключил ее в объятия. И иные клятвы препятствуют мне покинуть этот корабль, когда я иду за едой или снастями, ибо это и есть то прибежище, о котором я просил, которое не могу покинуть и куда моя принцесса не может прийти ко мне. Клянусь Тиамат[64] из бездны, я получил прибежище, о котором просил! – воскликнул он горько. – И клянусь Белом, повергшим Тиамат, я так же сыт этим кораблем по горло, как и Зубран. Но если бы не было меня здесь, – продолжал он, будто эта мысль лишь сейчас пришла ему в голову, – кто освободил бы тебя от цепей? Куст, отсутствие волос, влюбленная принцесса и мое тщеславие – вот что привело меня на корабль, чтобы я мог освободить тебя. Из каких нитей порой боги ткут наши судьбы…

Гиги наклонился вперед, и его глаза более не сверкали зловеще, а лягушачий рот скривился в доброжелательной улыбке.

– Ты мне нравишься, Волк, – просто сказал он.

– И ты мне нравишься, Гиги, – сдался Кентон. – Очень нравишься ты мне. Я полностью доверяю тебе. Но Зубрану…

– Не сомневайся в Зубране, – отрывисто произнес Гиги. – Его тоже обманом заманили сюда, и еще сильнее, чем я, желает он свободы. Когда-нибудь он расскажет тебе свою историю, как я рассказал тебе свою. Хо! Хо! – рассмеялся барабанщик. – Всегда жаждет нового, всегда томится от скуки в обыденности – таков Зубран. И такова его судьба – оказаться в новом мире и обнаружить, что он хуже старого. Нет, Волк, не бойся Зубрана. Со щитом и мечом станет он с тобой бок о бок – пока ему не наскучишь даже ты. Но и тогда он останется верен, – торжественно сказал он, глядя на Кентона немигающим взглядом, будто стремясь заглянуть ему в душу. – Хорошенько подумай, Волк, – прошептал он. – Твои шансы невелики. Мы вдвоем не сможем помочь тебе, пока Кланет правит своей палубой. Не исключено, что ты не сумеешь освободить длинноволосого, который лежит рядом с тобой. Тебе придется сразиться с Кланетом, двадцатью его людьми и, вероятно, самим Нергалом! И если ты падешь, тебя ждет смерть, и не сразу, а после долгой, долгой пытки. Здесь, прикованный к веслу, ты все же жив. Подумай хорошенько!

Кентон вытянул вперед свои скованные запястья.

– Когда ты сломаешь мои цепи, Гиги? – лишь спросил он.

Лицо Гиги посветлело, его черные глаза сверкнули, он поднялся, отчего затряслись золотые кольца в его ушах.

– Сейчас! – сказал он. – Клянусь Сином, Отцом Богов, и Белом-Разрушителем – сейчас!

Он ухватился руками за кольцо, сковывающее талию Кентона, разорвал его, будто оно было сделано из бумаги, и сломал замки на кандалах запястий.

– Беги, Волк! – прошептал он. – Беги на свободу!

Не оборачиваясь, он направился к ступеням, ведущим из ямы, и принялся подниматься наверх.