Память Вавилона

22
18
20
22
24
26
28
30

Она не хотела с ним прощаться.

Не хотела, чтобы он уходил так скоро. Ведь с ним уходили настоящие деревья, и настоящие птицы, и настоящее небо. Глядя, как Крестный входит в футляр напольных часов, она пошевелила губами, но он ее не услышал.

Никто никогда ее не слышал.

Не глядя ни на Маму, ни на Старшую-Крестную, Виктория оставила вместо себя Вторую-Викторию и нырнула в часы следом за Крестным. И тут же очутилась на булыжной мостовой. Кругом был туман, а путешествие сделало картинку еще более расплывчатой. При взгляде с улицы малая гостиная казалась крохотным пятнышком света посреди стены одного из домов. Крестный закрыл дверцу часов, потом снова открыл: комната исчезла, равно как и сам дом.

Виктория не испугалась. Издалека она по-прежнему чувствовала, что Вторая-Виктория находится рядом с Мамой. К тому же здесь Крестный. Даже если он не может видеть ее, как видел Отец, ей ужасно хорошо рядом с ним.

В этот раз она последует за Крестным до самого настоящего неба!

Пока же он стоял посреди улицы, засунув руки в карманы, и вопросительно смотрел на окружавший его туман.

– Однако, – произнес он, увидев, как из тумана выплывает чья-то фигура. – Как удачно, что вы решили выставить пост.

– Вроде почудился кто-то. Ложная тревога.

Виктория узнала Рыжего-Прерыжего-Добряка. Даже когда тот пытался говорить шепотом, его грубый голос разносился по всей улице.

– И как?

– А никак, – усмехнулся, пожав плечами, Крестный. – Прошло то время, когда я был способен убедить любую даму пойти со мной на край света. Я мог бы использовать свой старый трюк, – проговорил он, похлопывая пальцем по татуировке между бровями, – но я пообещал себе больше никогда не проделывать его с Беренильдой. Наверное, она права, и я начинаю взрослеть. Какой кошмар…

Чтобы не потерять из виду Крестного и Рыжего-Прерыжего-Добряка, Виктории пришлось перепрыгивать с булыжника на булыжник. Невзирая на туман, они шли очень быстро. Их тихие слова, искаженные путешествием, напоминали пузыри, которые получаются, если подуть в соломинку, опущенную в стакан с молоком.

Компания углубилась в слабо освещенную аллею. Эта аллея вела в тупик – к кирпичной стене и кучам мусора. Если бы во время путешествия Виктория могла чувствовать запахи, ей пришлось бы зажать нос.

Взобравшись на полусгнивший ящик, Крестный дотянулся до дверцы старого фиакра без колес. Рыжий-Прерыжий-Добряк наблюдал за происходящим, но не задавал вопросов.

– В добрый час, путь все еще здесь, – прошептал Крестный, делая Рыжему знак поторопиться. – У нас очень мало шансов, что монсеньор Янус ничего не узнает.

Дверца распахнулась, и оттуда вырвался поток света, словно внутри фиакра горел огонь. Пригнувшись, Рыжий-Прерыжий-Добряк вошел внутрь. Крестный окинул взглядом тупик и, убедившись, что вокруг никого нет, в свою очередь проскользнул в фиакр. Он так и не заметил у себя под носом маленькую девочку.

Виктория без колебаний нырнула в фиакр вслед за ним.

Сначала она ничего не видела. Ни света, ни тьмы. Однажды Старшая-Крестная, зацепившись за ручку двери гостиной, разорвала рукав платья. Сейчас Виктории показалось, что она, как рукав Старшей-Крестной, разорвана надвое.

Но возникшая при этом боль оказалась несильной, и в следующую секунду девочка уже забыла о ней. Теперь она видела над собой только небо. Небывало огромное небо. Небо, окрашенное не только синим, но и красным, фиолетовым, зеленым, желтым. Настоящее небо! Даже искривленное путешествием, оно все равно было самым прекрасным зрелищем, которое Виктории довелось видеть за свою короткую жизнь.