Луциан откинулся в кресле, пытаясь представить себе влажные улицы, струи дождя, свивающиеся в фонтан около фонарных столбов, визгливое завывание ветра на расположенном чуть дальше к северу пустыре. Как странно, что в этой пустыне из кирпичей и штукатурки, где не было ни одного деревца, ему все время мерещился шум качающихся ветвей и скрип бьющихся друг о друга сучьев! В пустыню Лондона пришла большая буря – за грохотом дождя и ветра Луциан не различал жужжания и лязга трамваев. Не было слышно и пронзительных вскриков распахиваемых и закрываемых садовых калиток. В то же самое время Луциан легко мог представить себе улицу за окном – опустевшую, залитую дождем, уходившую к северу извилину за которой начинались пустынные пригородные проселки, поблескивали окна редких коттеджей, тянулись заброшенные поля и разоренные долины. Дальше к северу лежал еще один пригородный поселок – одинокий фонарь на площади, тусклый свет, падающий на поворот дороги, старый платан, взмахивающий ветвями на ветру, и широкие тени, пробегающие по оконному стеклу.
Как странно! Там, где обрываются все городские улицы, одна из них продолжает стремиться вдаль, спускается с холма, выходит на открытую равнину, минует приветливые отблески костра и углубляется в темный лес. До чего пустынны по ночам мокрые дороги, зажатые красными кирпичными коттеджами и зарослями кустарников, ветви которых безжалостно треплет ветер, заставляя кусты хлестать друг друга, а заодно и соседний дощатый забор и стену! На краю улицы ветер раскачивал огромные вязы, оставшиеся от старинного парка. Под каждым вязом расплылась большая лужа, и каждый новый порыв ветра обрушивал с ветвей новые потоки дождя. Нужно было пройти по этим кирпично-красным улицам, миновать скопления мелких лавочек, прокрасться мимо последнего сторожевого поста цивилизации с качающимся на ветру фонарем – и лишь тогда дорога обрывалась на равнине и ветер начинал с воем носиться от изгороди к изгороди по открытому полю. А дальше путник вновь натыкался на отдаленное предместье Лондона – оазис света среди тьмы, в которой поблескивали лишь робкие иголочки бледных звезд.
Луциан припомнил, как однажды блуждал где-то на окраине города и размышлял о безнадежной пустынности этих кварталов – лишь изредка пробегает там торопливый прохожий, пряча лицо от порывов ветра и дождя. Люди сидят у каминов, задернув шторы и дивясь силе стихии. Они прислушиваются к каждому удару ветра, который безмолвно зарождается где-то вдали, затем накатывает на город, попутно раскачивая окрестные деревья, и наконец с размаху бьет в стены жилищ, точно разъяренная морская волна. Луциану представилось, что он наяву бредет в одну из таких ночей, пробираясь от фонаря к фонарю и, как всегда, думая о тяжкой работе, ожидающей его дома. По вечерам, обессилев после изнурительного дневного труда, Луциан бросал ручку на стол, чувствуя, что не может более оставаться наедине с мыслями и словами. Он выбегал под проливной дождь и блуждал по окраинам Лондона, отыскивая то единственное слово, которое стало бы ключом к его замыслу.
В серый ноябрьский или мартовский полдень, измученный удушающим однообразием жизни за окном, Лу-циан забирался в отдаленные и уединенные места. Там он то и дело останавливался возле садовых калиток, прятался за изгородями, не спасавшими от пронизывающего ветра, и мечтал о солнце Сицилии и оливах Прованса. Иногда в своих одиноких прогулках за пределы Лондона Луциан натыкался на томящуюся в холодной Британии пальму – жалкого уродца, обреченного украшать собою забор чахлого сада, – или какое-нибудь другое южное растение, и озарение снисходило на него. Тогда он спешил домой, стараясь не потерять по дороге внезапно посетившее его знание того, как заставить страницу говорить и как передать песню, которую он поймал на лету.
Бывало, Луциан проводил много часов на ближайшей окраине Лондона, окруженной голыми полями. Он наблюдал за тем, как колеблются под ветром кусты, а иногда забирался на холм, с которого был виден похожий на далекое море город, варварские очертания водонапорной башни на горе и ядовитое облако дыма, поднимавшееся от земли к небесам.
Были у Луциана и особенно любимые дороги и уголки. Он часто забредал на старый общинный выгон, протянувшийся по возвышенности, окруженной со всех сторон кедровыми аллеями и просторными домами из старого красного кирпича. По дороге к выгону среди окрестных холмов притаился небольшой пруд с нависшим над ним кривым дубом – сюда Луциан обычно приходил осенью. Он долго стоял на берегу, стараясь рассмотреть что-то сквозь туман, застилающий долину, по которой разливались зеленоватые краски заката и над которой закованная в черные латы туча напоминала торжествующего рыцаря, поражавшего пурпурное облако, похожее на дракона; золотые копья сияли на волшебном зеленом щите.
Порою бесконечные вереницы однообразных современных домов нервировали Луциана, и он находил убежище в каком-нибудь заброшенном поселке, зажатом между напирающими со всех сторон зданиями нового Лондона, уродливые громады которого грозили стереть в порошок устаревшие черепичные крыши. Эти мирные домишки с выпуклыми окнами и перекосившимися фасадами, сгрудившиеся под защитой деревьев, напоминали о любви к деревне, к тихой провинции, к оштукатуренным стенам старых ферм, где шла неторопливая, размеренная жизнь, – в эту мирную пристань никогда не врывались мучительные мысли Луциана.
Луциан инстинктивно чувствовал, что в пустыне города нет ни покоя, ни передышки. В ровных рядах домов, в самодовольных, до блеска начищенных фасадах пригородных вилл было нечто, превращавшее все сущее в банальность и пошлость. Под их тусклыми крышами, за их ноздреватыми дверьми любовь становилась мещанской интригой, радость – пьяным весельем, чудо жизни – заурядной борьбой за существование. Люди здесь находили истинную веру в низменном ханжестве и напыщенной риторике конгрегационалистской церкви – в этом оштукатуренном кошмаре, подпертом дорическими колоннами. Ничто прекрасное, утонченное и художественное не могло выжить в стихии пригорода, в его разжиревших на вони и грязи домах. Поднимавшийся над кирпичными заводами тошнотворный дым спрессовывался в дома, и люди, жившие в них, происходили не иначе как из кирпичной глины.
Вот почему так радовали сердце Луциана те немногие осколки прошлого, которые он мог еще найти на краю пригорода, – суровые старые здания, стоящие поодаль от дороги, заплесневевшие стены помнящих восемнадцатый век таверн, сгрудившиеся деревушки, из памяти которых еще не стерся солнечный свет и жар прошедших над ними столетий. Узколобость, низость и вульгарность казались Луциану повальной болезнью, охватившей современное человечество. Не только добро, но и зло в человеческой душе стало чересчур дешево и доступно, и грубая накипь повседневности покрыла источники жизни и смерти. В этих вульгарных двухэтажках было равно немыслимо отыскать великого грешника и великого святого – даже грехи живущих здесь людей пропахли кислыми щами и блевотиной кабаков.
Луциан часто спасался бегством из этого пошлого лабиринта – он искал старые, обжитые, исполнившиеся смыслом прошлого дома, как археолог ищет обломки римского храма среди современных зданий. Вой ветра и шумный ночной дождь напомнили Луциану о старом доме, который привлекал его своей загадочностью. Луциан набрел на него в один из серых мартовских дней, перед тем несколько часов пробродив под низким свинцовым небом в поисках убежища от резкого ледяного ветра, несшего с собой сумрак и дыхание роковых и печальных сибирских равнин. В тот день пригород измучил Луциана больше обыкновенного – то был бессмысленный, отвратительный, изматывающий тело и душу ад, созданный в эпоху бездарности, преисподняя, построенная не великим Данте, а дешевым подрядчиком. Луциан бездумно шагал на север. Когда он наконец решился поднять глаза от дорожной грязи, то увидел, что ему посчастливилось найти одну из узких тропинок, уцелевших в заброшенных полях. Он никогда прежде не ходил по ней, поскольку поляна в начале тропы была до отвращения запущена, завалена консервными банками и битой посудой, да вдобавок еще и огорожена омерзительным забором из обрывков проволоки, гниющего дерева и согнутых рельсов. Но в этот день Луциану повезло: он свернул с главной улицы в первый же попавшийся проулок, и ему не пришлось пробираться сквозь свалку, пропитанную вонью от разлагающихся собачьих трупов и пакостным запахом помойки. Он сразу же оказался на мирной извилистой тропинке, и возвышавшиеся над долиной обрывистые склоны укрыли его от ветра. Луциан неторопливо прошел пару миль, и за очередным поворотом увидел крохотную ложбинку, где шуршал такой же неприметный ручеек, что и в его родных лесах. Но увы! На противоположном краю ложбинки протянулась окраина «нового поселка» – вульгарно-красные виллы, стена к стене примыкающие друг к другу, и неизбежный ряд жалких лавчонок.
Не теряя надежды найти другой выход из долины, Луциан повернул было назад, но тут его внимание привлек маленький домик, расположенный справа, чуть в стороне от дороги. Когда-то узенькая дорожка вела к белой калитке, но за многие годы краска на калитке выцвела до черноты, дерево крошилось от малейшего прикосновения, да и дорожка заросла мхом. Железная садовая ограда повалилась, трава и настырные сорняки задушили цветочные клумбы. Однако среди этого буйства плевел, хищно тянувшихся вверх, порою мелькал тонкий розовый куст, а по обе стороны от главного входа росли самшиты – беспорядочные, буйно разросшиеся, но по-прежнему отрадно зеленеющие. Шиферная крыша поблекла и покрылась темными пятнами от капель, падавших с высокого вяза, что стоял на самом краю заброшенного сада. Покосившиеся стены тоже были отмечены сыростью и распадом – их желтая краска почти смылась множеством дождей. К двери вело сводчатое крыльцо: оно так раскачивалось и кренилось под ударами ветра, что казалось – при следующем же порыве непременно завалится. На первом этаже, по обе стороны от двери, виднелись два окна. Еще два окна располагались наверху, над дверью. Пятое окно было наглухо заколочено.
Луциана очаровал этот старый, жалкий, покосившийся, обезображенный раскрошенным шифером и желтыми стенами домик. Мягкие и сочные краски черепичного свода, теплые, темные тона красных стен были безвозвратно скрыты пятнами плесени и паутины. Без сомнения, счастливые дни этого дома ушли навсегда. Что-то роковое и ужасное мерещилось в нем Луциану – черные прожилки ползущих по стенам трещин и зеленая заплесневелость крыши казались ему не столько результатом воздействия непогоды и воды, годами льющейся с соседних деревьев, сколько внешним проявлением Зла, таившегося в обитателях этого дома и управлявшего их жизнями.
Декорации указывали на присутствие Рока. Они были расписаны красками и символами трагедии, и, глядя на них, Луциан гадал – неужели на свете еще остаются несчастные, обреченные жить в этом доме? Неужели найдется храбрец, который станет жить в этой комнате под прикрытием жутковатой тени самшита и прислушиваться зимними ночами к ударам дождя в занавешенное рваными шторами окно, стонам ветра в скрежещущих ветвях и барабанной дроби дождя по крыше над головой?
Нет, ни одна комната в этом жилище не могла быть обитаемой. Когда-то дом наверняка служил обителью мертвецу – узкий лунный луч, прорезав белый занавес, падал на застывший в судороге рот покойника, на дощатый пол, все еще хранящий влагу слез, а высокий вяз, раскачиваясь, вторил рыданьям и жалобам столпившихся вокруг мертвого тела родственников. Сырость и запах могильной земли заполонили дом, и те, кто хотел войти в него, отшатывались в ужасе, почуяв дыхание смерти.
Луциан много размышлял об этом странном старом доме, рисуя в своем воображении опустевшие комнаты и тяжелые, отставшие от стен и повисшие темными полосами обои. Он не мог представить себе, что в этих слепых черных окнах, уставившихся на заброшенный сад, когда-то блестел свет. Но сегодня ветер и дождь вновь напомнили о том страшном месте, и под неумолчный вой непогоды Луциан задумался, сколь несчастны были обитатели, сидевшие в темных комнатах при неверном свете свечи, прислушиваясь к стонам и жалобам вяза, бившегося о стены и крышу дома.
Сегодня суббота. В этих простых словах таилось нечто зловещее, напоминавшее о запертой комнате и муках приговоренного. Луциану было жутко думать о человеке, который когда-то жил в том доме и часами просиживал у окна, заслоненного тенью большого самшита, не обращая внимания на проступившие на стене трещины и похожие на тени неведомых чудовищ пятна сырости.
Как глупо, сидя в пригороде Лондона, будоражить воображение призраком заброшенного коттеджа, затерявшегося где-то на западе! Еще глупее призывать к себе все эти грезы и вымыслы, порождения ущербной луны и скорбных весенних дней в ту минуту, когда ты готов воспрянуть для новой жизни! Все, что ему нужно, это подвести итоги прошлого, и к рассвету он забудет о горе и мрачных воспоминаниях, о всех реальных или выдуманных кошмарах. Он чересчур зажился в Лондоне. Пора вновь вдохнуть аромат горного ветерка и увидеть знакомые изгибы реки, струящейся в глубокой прекрасной долине. Домой, домой!
Дрожь, похожая на судорогу, сотрясла тело Луциана, когда он вспомнил, что родного дома больше нет. Через полтора года после его отъезда в Лондон отец умер. Несколько дней Луциан пролежал в оцепенении – во власти горя и страшного осознания того, что отныне он навеки один. Мисс Дикон переехала к своим дальним родственникам в Йоркшир, и со старым домом было покончено. Луциан пожалел, что так редко писал отцу. С какой горечью перечитывал он теперь письма мисс Дикон: «Твой бедный отец все время ждет весточки от тебя, – писала она. – Это для него единственное утешение. Он чуть не слег, когда ты прислал ему деньги к Рождеству, – был уверен, что тебе пришлось голодать, чтобы скопить такую сумму. А он-то надеялся, что ты приедешь на праздники, и чуть ли не за три месяца принялся уговаривать меня, чтобы я испекла рождественский пирог».
Луциан лишился не только отца, но и последней человеческой привязанности. Вся его прежняя жизнь, его солнечное детство поблекли и превратились в сон. Со смертью отца для Луциана окончательно умерла и мать. Безвозвратно ушли в прошлое долгие, исполненные детскими радостями годы, и навеки потускнела память о тех, кого он любил и кто любил его. Как жаль, что он так редко писал домой! Ему было больно представить себе отца, поджидающего по утрам почтальона и каждый раз огорчающегося, что писем все нет. Но ведь Луциан не знал, как отец дорожит его небрежными посланиями, – да и вообще, какие у него могли быть новости?! Какой смысл писать о тех мучительных ночах, когда перо превращалось в незнакомое, не повинующееся его воле орудие, когда любое предпринятое усилие неизбежно вело к позорному поражению! Или о тех редких счастливых часах, когда удавалось дождаться чуда и только что написанная строка загоралась, воспаряя в высь и увенчиваясь королевской короной. Бедный мистер Тейлор! Для него все это было бы китайской грамотой, вроде баек о Востоке и населяющих его народах, которые находят время для всяческих пустяков, заботятся лишь о том, как правильнее расставить цветы в кувшине, и разговаривают не о политике или охоте, но о красках или ароматах окружающего мира. Луциан не мог писать отцу о том, что составляло единственный интерес его жизни, – потому-то и были так редки его письма.
Теперь Луциан горевал, что больше некому писать и что он больше никогда не увидит свой дом. Вернулся бы он на Рождество, будь жив отец? Луциану казалось странным, что самые обыденные вещи вызывают в людях невыносимую боль, но именно воспоминание о пироге, по поводу которого так тревожился отец, вновь и вновь заставляло его плакать навзрыд. Он отчетливо слышал нервный, нарочито бодрый голос старого пастора: «Пора, давно пора подумать о нашем рождественском пироге, Джейн! Сами знаете, как его любит Луциан. Надеюсь, мальчик приедет к нам на это Рождество». А бедная мисс Дикон, конечно же, из себя выходила от ярости – надо же, заговаривать о рождественском пироге в июле! – и решительно пресекала приставания старика. Но теперь даже ее вечное ворчание казалось трогательным. На улице завывал ветер, в окно снова и снова ударял дождь. Луциан подумал, что его мысли о старом доме священника под сенью вязов были вызваны колдовскими шумами ветра – скрипом стволов, стонами ветвей, с плачем бьющих в стены дома, хлюпаньем влаги на раскисшей земле и барабанной дробью, которую издают отряхивающиеся от дождевых капель кусты перед домом.
ebooksa