Его удивляет моя ирония. Но я продолжаю тем же тоном:
– Значит, моя история ведет к терроризму? Интересно, какой процент сирот вовлекается в террор? Сирота – это синоним жертвы или синоним преступника? Просветите меня, сделайте милость!
Терлетти слушает с легкой ухмылкой, довольный моим раздражением.
– Гляди-ка, этот ягненок и кусаться умеет!
И резким жестом швыряет папку на стол.
– Тебе, конечно, всегда не хватало отца, Огюстен.
Эта фраза обжигает, как пощечина. Но я мгновенно даю отпор:
– Все зависит от того, какой отец. Бывают такие отцы, от которых лучше не родиться.
– И все равно отец необходим, чтобы вырастить сына.
– Лично мне, чтобы вырасти, достаточно еды.
– Отец учит ребенка уважать законы, объясняет, что можно делать, а чего нельзя. Он играет главную роль в семье. Он готовит сына к жизни вне домашнего очага, в обществе.
– Для меня домашний очаг и общество – одно и то же, поскольку я рос в государственных приютах, где прошел ускоренный курс социальной адаптации. И уж поверьте, я там научился блюсти свои права и свои обязанности, в меня их вбили вместе с нотациями и наказаниями. В этих учреждениях шутить не любят. Короче, я прекрасно обошелся без отца…
– Однако еще труднее тебе было обходиться без матери, – бормочет он.
Изумленный этим неожиданным поворотом, я тем не менее выдерживаю его взгляд. Хотя меня прямо обдает холодом и во мне просыпается какая-то злобная сила. Нет, нужно сдержаться.
– Я ненавижу жалость. И уж тем более ваше фальшивое сочувствие. Вы доставили меня сюда не для того, чтобы плакать над моей судьбой, вы меня арестовали.
– Ну вот, наконец-то ты начинаешь кое-что понимать.
– В чем вы меня обвиняете?
– Где ты живешь?
– Нигде. В сквотах.
– Почему?