— Портье. Наши прибыли.
— Ты пойдешь к ним?
— Загляну к Владимиру Сергеевичу. Нужно объясниться.
— Мне с тобой?
— Отдыхай. Мужской разговор.
— Что собираешься сказать?
— Правду. Кроме аргентинских паспортов. Ты о них тоже молчи. Мы просто прилетели днем раньше.
— Хорошо, — кивнула она. — Расскажешь, как вернешься.
Номер «47» был этажом ниже. Я спустился и постучал.
— Да! — раздалось из-за двери.
Я нажал на ручку и вошел. Воронов стоял с рубашкой в руках — разбирал чемодан. Опознав меня, едва не уронил ее на пол.
— Михаил Иванович!!!
— Здравствуйте, Владимир Сергеевич! — сказал я. — Прилетели?
— Да, — он бросил рубашку на кровать. — Вы откуда здесь? На вокзале в Минске нам сказали: передумал ехать. Я не знал, как поступить. Отменять поездку или нет? Опозоримся ведь без вас.
— Извините, — повинился я. — Была веская причина. Разрешите объяснить?
— Надо Терещенко позвать, — предложил министр. — Он больше всех переживал.
Семен Яковлевич жил в соседнем номере, прибежал тут же. Обнялись. Минутой спустя, примостившись на кровати, я рассказывал про наш анабазис[2]. Слушали с хмурыми лицами.
— Ну, и что дальше? — спросил Воронов, когда я смолк. — Как понимаю, возвращаться в СССР вы не собираетесь?
— Сейчас — нет, — подтвердил я. — Как-то нет желания пребывать в застенках КГБ.
— Вот же, сволочи! — саданул кулаком по столу Терещенко. — И сюда влезли. Засвербело им! И вот кто теперь будет исцелять деток? Мразь кагэбэшная!