Буруу фыркнул, отошел и прилег у железного прута, к которому был привязан. Он тяжело выдохнул сквозь ноздри, подняв потоком воздуха соломинку, которая взметнулась вверх и, кружась, затанцевала в воздухе. Железный самурай разглядывал его, не смущаясь.
– Он прекрасен, – сказал Хиро. – Ты правда слышишь его мысли?
– Хай, – кивнула она, внимательно наблюдая за железным самураем. – Наверное, это вызывает у тебя отвращение.
Хиро оглянулся через плечо, убедившись, что они одни.
– Я не сторонник Гильдии или их взглядов, – пожал он плечами, звякнув своими доспехами. – Гильдийцы изобретают для нас множество удивительных вещей. Неболёты, чейн-катаны, о-ёрой. Но все же я не понимаю, почему это дает им право диктовать принципы морали моему господину или его народу. Они не следуют Кодексу Бусидо. Они – механики, ремесленники. Но не священники. Не для меня.
В его голосе звучало спокойное убеждение, вызвавшее покалывание в позвоночнике Юкико. Она уставилась ему в глаза, сопротивляясь единственному желанию – погрузиться и утонуть в них. И хотя она с радостью выслушала его признание в несогласии с Гильдией, предупреждение Буруу несмолкаемым эхом звучало в ее голове. По странному стечению обстоятельств, этот самурай оказался ее охранником. Ее тюремщиком.
Тюремщиком с самыми красивыми глазами, которые ей когда-либо доводилось видеть…
– Ничто в вас не может вызвать мое отвращение, госпожа.
Сердце в груди Юкико стучало так громко, что она едва слышала его голос.
Она бросила на Буруу сердитый взгляд, когда тот перевернулся на спину и протянул лапы к небу.
– Пойдем, – она взглянула на самурая и кивнула в сторону выхода. – Мне надо увидеть отца. Если ты теперь моя нянька, полагаю, тебе лучше пойти со мной.
Она повернулась, чтобы уйти, и бросила последний взгляд на прикованного цепью арашитору. Он выглядел совершенно несчастным – дитя грома и бескрайнего неба, заключенное в грязную клетку на арене, построенной для убийств и бессмысленных кровопролитий. Ее сердце захлебнулось от жалости. Она понимала, что он никогда бы не появился здесь, если бы не она.
Он моргнул ей глазами – цвета расплавленного мёда. Для посторонних выражение его морды показалось бы совершенно безразличным – ни губ, чтобы улыбаться, ни бровей, чтобы хмуриться. Просто маска из гладких линий и белых перьев, прилизанных и неподвижных. Но она видела и наклон его головы, и хвост, бьющий из стороны в сторону, и бока, вздымающиеся при вздохе и опускающиеся при выдохе.