Тропинка твердела. Он зашвырнул березовую клюку в камыш.
Хотелось пирога с княженикой и морса, каким угощают на Выборгском шоссе. Забрать к себе Амалию. Авось.
И забыть, забыть, забыть все.
Впереди замаячил огонек фонаря. Всадник скакал меж холмов. Человек! Настоящий, живой!
Следователь замахал, и всадник направился к нему, выкрикивая имя… Его имя.
Кержин обомлел.
– Штроб?
Стряпчий осадил коня, сверху вниз посмотрел на начальника. Кержин хлопал по вороному крупу и приговаривал:
– Штроб… миленький… сынок… как ты здесь?.. не призрак!
– Карту твою нашел.
Парень был изможден, взъерошен, глаза покраснели, словно он бодрствовал третьи сутки.
– Волновался за меня, а? Сынок… щучье вымя!
Вопрос Штроба огорошил, застал врасплох.
– Ты спал с моей женой?
Кержин остолбенел. О чем его спрашивают? О бабе? Он же с упырем якшался, вот увечья! С утопленниками балясничал. При нем солдата заживо разодрали. Безносая на запятках каталась…
Да он и решить не мог сейчас, спал или нет с женой Штроба. Спал наверняка…
В руках стряпчего появился черкесский пистолет, длинный ствол в кольцах обоймиц, червленое ложе.
– Она тебе рассказала?
– Я домой забежал, а она в саду кукле твоей щебетала, как влюблена в тебя.
– Влюблена, – хмыкнул горько Кержин. – Дура. – Раны ныли, и глотка пересохла, хоть из лужи хлебай. – А ты что же, дуэлиться вздумал?