Небо полыхнуло алым. Ожил недавний шафрановый кошмар: черные силуэты метались в кольце огня. Страх сочился из тел, пропитывая воздух. Боль сжимала внутренности плотным комком. Вековая память леса вопила на все голоса:
– Пожар!
Стел вырвался из видения и открыл глаза.
Деревянный купол горел, поперечная балка кренилась, норовя придавить прихожан. Толпа ринулась к выходу, люди валились под ноги, царапались, орали. Стел метнулся в поисках Рани, но его сдавило со всех сторон, поволокло к выходу и выплюнуло наружу.
Из острого шпиля храма огненными росчерками летели искры и поджигали макушки могучих сосен. Пламя яростно пожирало сухие иглы, ветки, спускалось по стволам, перекидывалось на другие деревья. Люди мельтешили, выкрикивали проклятия, пытались закидать огонь землей.
А Стел оцепенело смотрел и не мог пошевелиться. Голова пульсировала болью, и каждый выкрик эхом громыхал в пустоте, заполненной лишь отголосками молитвенного пения. Словно что-то выпило его досуха, и он наконец-то ощутил благословенный покой. На задворках сознания бился разум, орал об опасности, и Стел послушно потянулся к огню внутренним взором. Громада тягучего плавкого тепла раскручивалась спиралью вокруг храма. Человек – лишь жалкая крупица жизни перед лицом стихии: проглотит и не заметит.
– Не лезь! – удар по затылку отозвался гулкой болью.
Стел резко открыл глаза и увидел ведунью Приюта. Такой же глубокий, как у Вьюрка, взгляд цвета влажной золы блестел гневом. Она еще раз замахнулась посохом, увешанным перьями и мешочками, и на Стела до того остро дохнуло полынью, что рот наполнился горькой слюной, зато в голове прояснилось, слетела ватная глухота и от ужаса перед огнем заколотилось сердце.
Ведунья оттолкнула Стела с дороги и шагнула прямиком к горящему храму. Пыльная юбка подметала кудрявую мураву, а следом тянулась долгим шлейфом тишина. Сельчане замолкали, останавливались, некоторые падали на землю.
И даже огонь… даже огонь стихал от ее шагов.
Стел вновь потянулся к видению огненной спирали, но тут раздалось презрительное шипение:
– Предатель.
Будто змея прошуршала сухим песком.
Вьюрок. Он стоял рядом с затухающим кустом боярышника и смотрел. Его лицо заострилось, морщины очертили поджатые губы, и без того громадные глаза ввалились сизыми тенями. От этого взгляда хотелось провалиться. Или даже сгореть.
Пока строили храм, Стел обрел друга. Того самого друга, о котором мечтал с детства, зачитывая до дыр заметки Лираита, умершего безнадежно давно. И вот будто бы вымышленный друг ожил во плоти. Вечерами, у костра, Вьюрок напевал лесные баллады, пересказывал забытые горожанами легенды и слушал, с детским любопытством ловил каждое слово Стела.
Пока храм горел, Стел этого друга потерял.
– Свет! – дико хохотнул Вьюрок, по-птичьи вскинув над головой худые руки, и кивнул на пожар: – Свет.
– Я не знаю, что произошло, – промямлил Стел.
– Ты нарушил клятву. Вот что произошло! – Вьюрок сощурился.
В его тонких пальцах, столько раз перебиравших у костра струны лютни, блеснул нож.