– Да как гнать? У меня детей полон дом! Мы жить хотим!
– Так и ползайте перед ними на пузе, ползайте!
Стрелок взобрался на валун у воды, трижды ударил ясеневым посохом и гаркнул во всю глотку:
– Тихо!
Толпа завозилась, зашуршала, захлюпала, но смолкла.
– Говорите по очереди, – едва слышно произнес он.
– Прогнать чужаков не-ме-длен-но! – отчеканил Боровиков. – Остановить проклятую стройку – и никаких соплей.
– Дочери твои бросятся на топоры или внучонок мечи ручонками отбивать будет? – заголосила Пшеница. – Русак мой уж третий день все никак не вернется! Так давайте всех детей загубим?
– Да нельзя кровь проливать из-за храмов – нельзя! – зашлась Холщова. – Лес проклянет нас, неверны-ы-ых…
Дрожью по земле раскатился гортанный голос Горлицы, слезами выступил на глазах сельчан:
– Лес благословляет нас на защиту! Жизни деревьев не дешевле жизней людей.
Жуткую тишину нарушали лишь звон топоров и рваные окрики. Первым опомнился Боровиков и бросил Стрелку в лицо:
– Так что, Отец деревни Луки, ты поведешь нас? Защитим Лес, раз больше некому?
Поляна гудела. По всхлипу, по вздоху, по робкому взгляду смелые слова Горлицы проникали в мышиные сердца сельчан – и вот уже Холщова шагнула ближе к Боровикову и тоненько протянула:
– Защитим!
Даже тетушка Пшеница, утерев бахромой нос, согласно кивнула.
– Или боишься? – подбоченился Боровиков.
Белянка глянула на Стрелка – плотно сомкнуты бледные губы, блестят глаза, ветер по плечам пересыпает волосы. И что-то такое сквозит в изгибе ломких бровей, в заостренных скулах, в повороте шеи, в широко расставленных ногах и сжатых на посохе пальцах, что сердце замирает и оглушительно рвется в пятки – он бы с радостью бросился в бой, он бы повел за собой смелых и сильных!
Но нельзя.
Потому что нужно сохранить деревню.