«А голову ты свою нигде не забыл?! – с насмешкой сказала она, выслушав Ванин лепет про забытые варежки. – Извини, я тороплюсь. Где, кстати, твоя сестра? Скоро за тобой придет?.. Давай, шапку надень, по школе не болтайся, жди во дворе. В снежки поиграй, снеговичка слепи. С наступающим, Тёжкин!»
Ваня бежал за ней до самой остановки, пытаясь объяснить, что у Светки сегодня шесть уроков. Но она убежала в кино с каким-то Рыбаковым. И трубку не берет. А без Светки Ваня не может домой вернуться: мать ругаться будет. Она всегда ругается, когда они ходят по одному…
Регина Сергеевна торопилась. Она помахала Ване напоследок рукой и уехала.
Ваня посидел в школе, порисовал в группе продленного дня. Потом, когда школу закрыли, послонялся вокруг, в надежде, что сестра все-таки вспомнит о нем и вернется. Звонить маме и ябедничать он не хотел. Светка и так все время злится, что Ваня ее «перед родоками подставляет».
Он звонил и звонил Светке, но она не отвечала. А потом мобильник разрядился. А еще потом он наткнулся на Афонина и Паршина…
Потом он долго сидел на остановке. Троллейбуса не было и не было. И людей не было. Ему очень нужен был кто-то, с добрым лицом, чтобы подсказал как быть. Как добраться до дому. Изредка попадались прохожие, но все они так же торопились, как и Регина Сергеевна, и бежали мимо, иногда кивая на бегу в ответ на Ванины бормотания: «Да, да, и тебя с наступающим, мальчик!»
От отчаяния Ваня сунулся даже в винный магазин, чтобы погреться, но продавщица его не пустила.
«Мы закрываемся, иди отсюда!» – сказала она.
Пахло от нее, как от дедушки и дяди Сережи по праздникам – резко, душно, какой-то гадостью. Ваня испугался и убежал обратно, на остановку.
Он уже ничего не хотел – ни есть, ни пить. Только в тепло. Язык во рту не ворочался, губы и подбородок покрылись инеем, побелели. Он даже дрожать перестал – ни рук, ни ног не чувствовал.
И глазам своим не поверил, когда внезапно распахнулись двери… И оттуда повеяло теплом – кислым, как столовские щи, но – теплом. Ваня потянулся к нему… Но что-то большое, слипшееся в пестрый неясный ком, преградило ему дорогу.
– Куды? – провыло оно.
– С нассс-ттту-пааа-ющ… – прошептал Ваня и полез на тепло.
– Карточка где? Без-денег-ехать-собрался… Оборзела-пацанва… Лезуть-всюду… Скрадет-че-нить… Все-им-должны… Ханурик… Вот-из-таких-маньяки-вырастают, – залепетало пестрое в тепле. Свет моргнул – двери исчезли и тепло пропало.
Рыдая, Ваня бросился вслед… Вернее, ему показалось, что он бросился. На деле он лишь один шаг ступил – и ноги подломились, стукнули друг о друга как две деревянные палки. Он упал в сугроб. С трудом выбрался, перебирая непослушными ногами, доковылял до скамьи на остановке. Рухнул на нее и закрыл глаза. Спустя полчаса его занесло снегом по пояс.
А еще через час его звонкое, обледенелое тело обнаружил бездомный пес Черныш.
С опаской понюхав свисающую вниз руку, пес лизнул ее, выпрашивая подачку. Рука оказалась неприятно холодная, но пахла хорошо – маленьким человеком. Черныш лизнул еще раз. И еще.
Маленький человек кулем повалился со скамьи. Черныш испугался, что это его вина, что его сейчас накажут, и отскочил.
Но никто не наказал Черныша. Не закричал, не затопал ногами. И Черныш понял: можно действовать – перед ним не живое существо, а всего лишь замороженное мясо. Ничье. Черныш заскулил и, торопливо вонзив зубы, принялся рвать, кусать, грызть.
Хруп-хруп – хрустели подмороженные мальчишечьи кости на зубах у Черныша. ХРУП-ХРУП – наступало что-то белое и громадное из ночной снежной мглы. Красные лица с мертвыми белыми глазами таращились оттуда, но изголодавшийся пес, увлекшись едой, ничего не замечал.