– Житья нет от этой пацанвы. Это ж ханурики без стыда, без совести. Ворують, без очереди лезуть, а как ехать – так ничего у них нет, – скрипела бабка с лицом-фиником.
– Все равно! – злилась девица. – Все равно…
Но что именно все равно – не сказала. Замолчала, уткнув нос в искусственный мех потертой парки.
Люди в салоне троллейбуса номер 17 зафыркали – кто насмешливо, кто презрительно. Но по большей части – равнодушно.
– Водитель! Эй, водитель! – раздались впереди требовательные голоса. – Почему стоим?
– Светофор там.
– С каких это пор? Ерунду вы говорите.
– Не знаю ничего. Впереди стоят – и я стою. Хотите – идите сами смотреть, что там. А я здесь подожду, в тепле…
В это мгновение в троллейбусе погас свет.
По салону прокатился разочарованный вздох.
– Ну что, граждане, с наступающим вас. Как говорится – здравствуй, жопа, Новый год!.. Выходите все. По одному, с вещами…
– Что за шуточки?!
– Тюремный юмор…
– Никаких шуток, – криво ухмыляясь, сказал водитель. – Обрыв на линии. Все этот снег проклятый, чтоб ему пусто было. Выходите! До прихода аварийки я с места не сдвинусь.
Ворча и ругаясь, пассажиры потянулись к выходу, к открытым дверям. Вылезать из тепла наружу, в темноту и метель, никому не хотелось. Мыслями все они были уже дома: сидели за столами, в кругу родных и близких, набивая животы деликатесами и выпивкой… И даже свист метели и ледяные узоры на окнах лишь прибавляли уюта… И вдруг —?!.. Как тут было не ворчать и не злиться?
– Стойте-ка! – воскликнула строптивая девица в парке. Та, что напоминала всем о ребенке, о каких-то правах… – Я никуда не пойду!
– Чего еще? – проворчал мужик в красном.
Блондинка в сапогах закатила глаза.
– Опя-ааать?!
– Вы что, не слышите ничего? – сказала девица.