– С НАСССТУПАЮЩЩИМ, – прошелестел ветер сквозь обмерзлые черные глотки – и лавина снега затопила остановку, зажав в ледяные объятия перепуганного Черныша и его добычу. Черныш и взвизгнуть не успел: его вдавило в ледяную крупу, провернуло там, распороло собачье брюхо стеклянными осколками, кирпичами, мятым железом… Втоптало, вмесило в общий фарш людских кишок, костей, жил, волос, крови, одежды… И – ХРУП-ХРУП-ХРУП – покатилось дальше, мотая чьими-то окровавленными руками и ногами. Где-то высоко вверху, над снежной макушкой чудовища, парила оторванная голова Регины Сергеевны. Словно флаг, трепались ее рыжие, жестко склеенные лаком волосы с красивой прической, а бока монстра охлестывали, словно нагайки, силовые кабели троллейбуса номер 17 и сорванные с трамвайной линии провода.
Снег валил с небес больше суток, старательно заметая под зимний ковер серый уродливый город.
Гигантский снеговик, вобрав в себя все лишнее, ненужное, больное, все свалки, старье, барахло и хлам, воздвигся над городом… И только весной солнце сумело растопить его плотно слипшуюся обледенелую глыбу, набитую тухлыми трупами, гниющим мусором и грязью.
Внутри оказалось много всего. В числе прочего – разорванная шерстяная шапка с вышивкой «ВТ» на изнанке и клочок самодельной открытки с рисунком гуашью и надписью яркими синими буквами: «С Наступающим»!
Потерянный ангел
Лампочки не горели во всем подъезде. Чертыхаясь, Олег Сазонов двинулся на ощупь. Цепляясь за перила лестницы, добрался до площадки третьего этажа. Тяжело дыша, он вытащил из кармана айфон, включил подсветку. Луч фонарика осторожно ощупывал тьму в поисках нужной двери.
Сзади кто-то спросил:
– Заплутали, Олег Николаевич? А мне казалось, вы хорошо знаете этот адрес!
На плечо Олега легла чья-то тяжелая рука.
Но испугаться по-настоящему Олег не успел – холодный кусок металла влетел ему в голову, затылочная кость хрустнула, ее острые осколки куснули сладко пахнущее мясом мозговое вещество, впились с чавканьем, и хлипкий серый студень, окровавленный, брызнул и потек по ушам, по шее Олега, заскользил по воротнику его дорогой кожаной куртки, капнул вниз, на грудь, на модные узкие джинсы и турецкие туфли.
– Надеюсь, я не опоздал, – сказал убийца, осветив фонариком лицо жертвы. Выждав с минуту, он аккуратно положил рядом с убитым использованный инструмент и удалился.
Олег Сазонов остался. Глаза бессмысленно пялились на молоток, с которого стекали его кровь и мозги. Когда его тело остыло, Олег Николаевич сделался одной температуры с орудием убийства: температуры среды.
Нажим на карандаш был таким слабым, что рисунок казался нанесенным не грифелем, а пылью: еле заметная серая паутина лохматых линий. Тонкий дрожащий контур – фигура человека. Или его обведенная тень. Никаких попыток заштриховать, закрасить. Ни одного цветного пятнышка.
– Что это ты бормочешь, Викуся, а? Кого это ты рисуешь, а? Это что у него? Плащ, а? Или волосы? – докторша влетела в палату, бодро стуча каблучками. Дежурные вопросы сыпались из напомаженного красным рта один за другим.
Девочка, лежащая на больничной койке, не ответила. На самом деле она уже не рисовала. Бессильная рука равнодушно примяла лист, вырванный из альбома. Только голубые жилки на запястье и фиолетово-черные пятна синяков от инъекций чуть выделялись на коже, почти сливающейся цветом с бумагой и казенным больничным бельем.
– Это папа твой, наверное, а, Викуся? – спросила докторша.
Девочка подняла серьезные глаза. И отвернулась. Тяжело, с присвистом дыша, уставилась в окно. По яркому синему небу там бежали крохотные снежно-белые облачка.
Докторша обернулась: на койке у противоположной стены поверх покрывала, откинувшись всем телом на подушку, полулежала молодая полная женщина в спортивном костюме с вялым, сонным лицом. Тугие белые руки со сложной мозаикой коричневых родинок валялись вдоль крупного, сильного тела без движения, как дохлые рыбины.
– Так,
– Не надо, – сказала девочка. Чтобы говорить, она перехватывала губами каждый второй вдох: ей не хватало воздуха. – Говорите здесь. Я же все равно. Буду знать. По лицу. Мамы. Я всегда. Знаю.