Бабочка

– Хорошо.

Покосившись на Галину – та разглядывала пол, – докторша распахнула картонную папку, которую принесла с собой. Мелькнула расплывшаяся надпись в верхнем правом углу: «Вика Зайцева, 8 лет». Зашуршали серые бланки больничных анализов. Закрутились штопором, распиливая тишину, замысловатые цепочки слов:

– Гемоглобин… Билирубин… Лейкоциты… Рибонуклеин…

Голос медички внезапно захрипел. Она попыталась откашляться… Вязкая, липкая тишина палаты наплывала со всех сторон.

Мамочка внезапно дернулась, словно ее пихнул в бок кто-то невидимый.

– Вот! Вы слышали? Слышали?!

Докторша едва не выронила папку. Галина вытянула вверх палец и задрала вверх голову, как собака, которая нюхает воздух.

– Такой странный звук. Чаф… Чаф-чаф… Чавкает. Жует. Слышите?

Черные зрачки мамочки расползлись до самой радужки. Распахнутые глаза казались черными дырками.

– Слышите?!

Докторша покраснела и опустила глаза.

– Нет, – сухо сказала она и закрыла папку с историей болезни.

* * *

Пока рядом был Виталик, Вика ничего не боялась. Даже в самые последние дни, когда он уже не мог говорить и постоянно пребывал в полусне под капельницей.

Все знали, что Виталик уйдет.

Если кого-то выписывали – это означало только перевод в другую больницу или другой исследовательский центр. Остальные – уходили. Других вариантов в Отделении не было. Ни у кого. Никогда.

Заметив однажды, как Галина прислушивается и обшаривает глазами палату в поисках «чавкающих», Виталик сказал Вике:

– Твоя мама. Долго не протянет. Ей нельзя увеличивать дозу. А без лекарства. Она не сможет. Терпеть еще.

И Вика поняла – о чем он.

Его белое лицо словно светилось в темноте.

Когда-то они подолгу болтали друг с другом. А теперь, чтобы проговорить длинную фразу, ему приходилось часто делать паузы, шумно дышать ртом.