Тропой Койота: Плутовские сказки

22
18
20
22
24
26
28
30

Пес зарычал, залаял, принялся рваться с цепи, как бешеный. Поначалу это меня нимало не встревожило. Однако еще один яростный рывок – и он выскользнул из шипастого ошейника. И прыгнул ко мне. К немалому моему испугу, с невероятным проворством.

Надо заметить, я владею и верхне-, и нижнесобачьим не хуже любой таксы – точно так же, как могу вести любые беседы и на древнем, и на современном греческом. Но проворство этого бойцового зверя – сплошь мускулы да клыки – не оставляло возможности для разговоров.

Вцепившись в мой загривок, пес принялся мотать башкой, трепать меня из стороны в сторону, да с такой силой, что непременно разорвал бы мне шею, не обучи меня один мастер из Киото примерно в те времена, когда сложение хокку только начало совершенствоваться, искусству боевой хитрости.

Под холодными звездамиТеплый языкСоседского щенка.

Я сочинил это в тот самый момент, когда пес понемногу начал выбиваться из сил. Конечно, количество слогов не соблюдено, и «соседский» – пожалуй, чрезмерная поэтическая вольность, но с учетом обстоятельств произведение можно был счесть вполне удачным. Ведь на поверку вышло, что этот питбуль по кличке Танк на самом-то деле – просто щенок-переросток, до краев переполненный безграничной, но по-щенячьи неуклюжей свирепостью.

– Уймите же свои старанья, мой дорогой коллега, – слегка придушенным голосом сказал я на деловом, даже, пожалуй, канцелярском собачьем. – Я не хозяин, но и не добыча.

Тут я понял, что мой собачий от времени слегка заржавел – особенно словарный запас. Однако эти слова возымели нужный эффект: от удивления Танк разинул пасть и выронил меня.

Я не отказал себе в удовольствии вытянуться в полный рост и даже чуточку увеличил собственные размеры, вздыбив шерсть вдоль спины. И зашипел, храбро являя собой воплощение гнева – божьего и кошачьего одновременно.

Однако Танк оказался так генетически туп и так не привык терпеть поражения, что бросился на меня снова. Только пяток ударов когтями по мокрому веснушчатому носу заставили пса отступить.

Пес заскулил, забился в угол еще до того, как я успел отвести душу. Еще парочка отборных собачьих эпитетов, еще удар когтями по носу – и Танк даже думать забыл о том, чтобы когда-нибудь впредь причинить вред хоть одному котоподобному существу.

Как только с псом было покончено, в боковую дверь гаража заглянула пышногрудая человеческая женщина.

– Танки, что тут стряслось? – спросила она тем самым бездумно-ласковым, вкрадчивым тоном, каким люди часто говорят с животными.

Бедный пес весь дрожал, и дух его был сломлен, но я-то, напротив, был немало вдохновлен своими нежданными приключениями.

– О, добрая женщина, – заговорил я, распушив хвост, – не затруднит ли тебя подать мне чего-нибудь для подкрепления сил?

– Кто здесь?! – вздрогнула юная леди.

– Цицерон называл меня Малышом Лео, – ответил я, вкрадчиво хмыкнув, – а Шарлемань[106] – «моим леопардом без пятен». Зови меня как пожелаешь, дражайшая смертная дева, только подай же скорей блюдце чего-нибудь вкусненького.

С людьми я обращаться умею, особенно повелевать дамами, однако знакомство с этой женщиной вышло необычайно неловким. Лишившись дара речи, выпучив глаза, она попятилась назад, в ярко освещенную комнату, и оставила дверь нараспашку.

Мало этого. Стоило мне проникнуть в ее гостиную и завести разговор о приятном, она начала швыряться в меня всем, что попадется под руку, замахала руками, отчаянно завопила. Когда же она схватила телефон, нажала на нем какие-то цифры и заорала в трубку, будто на ее софе разлеглась пума, я понял, в чем корень ее заблуждений.

– Я вовсе не местный хищник, дорогая девушка, – возразил я. – Я – бессмерное существо из далекого языческого прошлого. И, более того, готов стать твоим возлюбленным, сколь бы экзотически ни выглядело это для тебя.

Нужно ли пересказывать здесь мои льстивые речи, возвышенные хвалы ее красоте? Ответом на все мое красноречие оказались лишь визги да вопли. Раскрасневшаяся, с каждой минутой все более и более утрачивающая привлекательность, она швырнула в меня телефоном, схватила стул и отгородилась от моих любезностей четырьмя тонкими деревянными ножками.

К тому времени, как в парадную дверь с топотом ворвался взмокший, сыплющий проклятиями Ник с черным, тяжелым на вид пистолетом в руке, ее общество успело мне немного наскучить.