Тропой Койота: Плутовские сказки

22
18
20
22
24
26
28
30

– Только полюбуйтесь на это дитя! – закудахтала Омама. – Неповоротлива, как корова. Взглянуть – и не подумаешь, будто она из моей семьи, не так ли? Конечно, в наши-то времена девиц учили держаться на людях. Грацию моей походки отмечали все вокруг. Поэт Буйная Туча сказал: когда я иду по саду, кажется, будто цветок пиона, сорванный ветром со стебля, летит над дорожкой.

– Вы позволите? – промурлыкала иностранка, протягивая руку к моему халату.

Когда она коснулась ткани, в груди моей что-то отозвалось, дрогнуло, будто струна.

– Говорят, в ваши ткани меж нитей вплетено волшебство. Волшебство, которое не продается за деньги.

– Что до этого, – хмыкнула Омама, – об этом мне не известно ничего. Но, чтобы превратить эту корову неуклюжую в лебедя, волшебства и впрямь потребуется немало! Довольно, девочка, сядь. Так вы интересуетесь тканями, почтенная гостья? Я собрала непревзойденную коллекцию. Рядом с нею то, во что одета Феникс, просто мусор.

– Ткани? – уклончиво протянула иностранка, поигрывая рубином в ухе. – О, нет. Мое ремесло – рукописи, резьба, на островах у меня множество клиентов самых утонченных вкусов. Зачем им ткани?

– Варвары, – пробормотала Омама себе под нос, да так, что ее услышали все до одного.

Махнула она рукой нам с братом, будто выгоняя кур со двора, мы поклонились, завернули инструменты в особую ткань и двинулись к дверям.

Прежде, чем мы успели удалиться, иностранка сказала:

– Любой хрусталь, выбранный вами, высокочтимая госпожа, естественно, окажется лучшим!

Мне стоило бы благодарить зеленоглазую гостью за то, что та унимает раздражение Омамы, но отчего-то на сердце сделалось тоскливо. Неужели она вправду считает, что я не заслуживаю похвалы?

На следующее утро Омама прислала за мной.

Сидит она на диване, в окружении прекрасных вещей – драгоценных резных фигурок из камня и дерева, тонких муравленых ваз, финифтяных сосудов и вышитых занавесей, служанки суетятся вокруг, заканчивая подводить ей брови и укладывать волосы… Казалось, она сама превращается в произведение искусства.

Сесть она меня не пригласила, и я осталась стоять.

– Вот что я решила, девочка, – сказала она. – Ты слишком много времени проводишь одна либо с братом. Отныне каждое утро будешь приходить ко мне. Будешь читать мне вслух и совершенствоваться в искусстве вышивания – пока что ты владеешь им из рук вон плохо. Если нет гостей, будешь со мной и обедать, а после обеда, когда я подремлю, наблюдать, как я веду дела. Пора тебе узнать, как семья зарабатывает деньги: ведь ты ни аза не смыслишь в торговле, в выдаче займов – то есть, ничего не знаешь о власти. Не знаешь жизни. Пора начинать познавать мир.

У меня голова пошла кругом, рот сам собою раскрылся, но я не проронила ни звука – и, наверное, к лучшему. Пока что ее планы не оставляли мне времени ни для учебы, ни для музыкальных упражнений – разве что в те часы, когда она спит. А что до ведения дел…

– Закрой рот, девочка, ты похожа на фаршированную форель. А теперь скажи: благодарю вас, Омама. Не каждой девочке выпадает в жизни такая возможность.

– Благодарю вас, Омама, – повторила я, точно попугай, а сердце от страха так и бьется! – Но как же отец? Конечно же, он мог бы поучить меня вести дела.

– А-а…

Взглянув в зеркало, бабка нахмурилась и покачала головой.