Месма

Выходит, она благополучно пережила военное лихолетье и смерть настигла ее уже в мирное время? Интересно, с чего бы это? Может быть, ее злодеяния раскрыли, а саму людоедку расстреляли? Но тогда могила ее была бы явно не здесь! Ведь она — военная преступница, так, наверное? Если же Августа погребена где-то на этом кладбище, стало быть, ее похоронили как вполне законопослушную гражданку, и никто ничего не узнал бы, если бы не записки ее сообщника-фотографа…

Влад прошел один ряд могил, затем — уже в обратном направлении, второй, далее — третий… Его встревожило одно обстоятельство: некоторые могилы не имели никаких обозначений: просто над холмиком возвышался деревянный столбик, вбитый в землю лет этак 15–20 тому назад. Это означало, что здесь покоится неизвестный. Ни таблички с именем и фамилией, ни дат жизни и смерти… Просто кого-то закопали здесь, и случилось сие прискорбное событие в 50-ые годы. А что, если и Августу похоронили подобным образом? В безымянной могиле? И как же он ее узнает?

Владу сделалось нехорошо. А между тем, время неумолимо бежало вперед, солнышко стремительно спускалось к горизонту. Его косые лучи, словно бесконечные золотистые шпаги, пронизывали пространство между стволами вековых сосен, зажигали огненные сполохи на верхушках старых крестов, сверкали скоплениями огоньков на каменных надгробиях. Картина являла собой печальное и завораживающее зрелище, однако Владу было вовсе не до кладбищенских мрачных красот: он начал уже заметно нервничать. Все его блуждания среди могильных холмиков и крестов оставались безуспешными. Могила Августы никак не желала показываться ему.

Уже начало смеркаться, когда Влад вдруг обнаружил, что попал в сектор, где лежат мертвые, упокоившиеся в начале уже 60-ых годов. Он немедленно вернулся обратно. И снова последовало упорное хождение между могильными рядами. Многие из захоронений стали уже ему знакомы, и Влад с раздражением замечал, что проходит по одному и тому же месту в третий, а то и в четвертый раз! Как будто какая-то неведомая сила водила и водила его вокруг да около, причем совершенно впустую; его не оставляло ощущение, будто искомое захоронение находится где-то здесь, совсем рядом, и он проходил мимо него несколько раз, упорно не замечая… и хождениям этим не было конца.

Становилось темно, дневная жара давно исчезла, ее сменил какой-то жуткий, леденящий все члены холод. Влад начал элементарно зябнуть — и это нынешим знойным летом, когда днем плавился асфальт, а ночью рубашка прилипала к телу, промокая от пота! Но здесь оставаться дольше было невозможно… Владу пришлось смириться с неудачей, и он, выбравшись с территории сектора, уныло побрел к автобусной остановке.

В гостиницу он приехал в половине двенадцатого, пребывая в самом отвратительном настроении. Влад был твердо убежден, что обошел весь нужный ему сектор — пядь за пядью. Но могилы, обозначенной именем Августы, там не было и в помине! Что это значит? И как ему теперь быть? Он все больше и больше склонялся к мысли, что людоедка обрела свой покой под одним из холмиков, обозначенных скромным деревяннным столбиком. Возможно, кому-то было нужно, чтобы ее захоронение оставалось неизвестным. Кому? Разве только самому фотографу — этому самому Прохору Михайловичу. При одном, правда, маленьком условии — он должен был сам преставиться несколько позже Августы! Это условие как будто выполнялось: воспоминания писались еще в 1961 году, а Августа похоронена в 50—ых… Если только это не заблуждение Самсонихи. Из записей пока не очень понятно, какие между Августой и Прохором были отношения. Возможно, это станет яснее из дальнейшего изложения, возможно, оно прольет какой-то свет на вопрос о местоположении ее могилы? Иного источника и путеводителя, кроме записок старого фотографа, в распоряжении Влада нет…

Он принял горячий душ, смыв с себя весь пот, всю пыль и весь негатив минувшего дня. Затем присел к столу напротив настенного зеркала, зажег настольную лампу и вновь погрузился в чтение…

Город Краснооктябрьск, август, 1942 год.

Часы на стене показывали начало одиннадцатого вечера, и Прохор Михайлович уже приготовил треногу, наладил фотоаппарат — в общем, сделал все необходимое для очередной встречи очередной юной жертвы. Около часа тому назад он наблюдал в окно, как Августа прошла по улице в сопровождении паренька лет двенадцати, как подвела его к площадке лестницы, ведущей в подвал… Прохор заметил также, как Августа пустила подростка впереди себя, а сама задержалась на верхней ступеньке входа и огляделась по сторонам — вероятно, убеждаясь, что не привлекла ничьего внимания, после чего поспешно спустилась к подвальной входной двери вслед за мальчиком.

И вот теперь Прохор Михайлович ожидал условного стука в дверь, ведущую в подвальное жилище своей сообщницы. Медленно-медленно ползло время. В комнатах фотоателье стояла зловещая тишина, нарушаемая только мерным тиканьем настенных часов. Прохор присел к столу, пытаясь успокоиться и унять сильное непрошенное сердцебиение. С чего это он так разволновался? Все идет так же, как и всегда. Да и по времени… он бросил взгляд на часы: до того, как Августа должна привести свою очередную жертву, остается примерно полчаса! А жертвы попадаются тоже разные — с одной возни надо больше, с другой меньше… Главное, чтобы электричество не отключили, однако до планового еженочного отключения времени еще вполне хватает, даже с солидным запасом. Беспокоиться не о чем…

Вдруг фотомастер нервно вздрогнул: в дверь внезапно резко и громко постучали. Августа стучала совсем не так! Прохор Михайлович и не сразу сообразил, что стук был произведен вовсе не в подвальную дверь, а во входную.

Он вскочил на ноги, будто подброшенный мощной пружиной. Несколько секунд стоял, прислушиваясь, словно надеялся, что незваные гости сами уйдут. Тишина длилась несколько секунд, а затем стук повторился — резко и настойчиво. Нетрудно было догадаться, КАКИЕ посетители стучат в дверь подобным образом. Фотограф ощутил на лбу выступившие капли холодной испарины.

«Кого же это черт принес в такое время? — с испугом подумал он. — Неужели это… конец?»

И снова раздался стук, на сей раз особенно нетерпеливо. Прохор Михайлович на негнущихся ногах направился к входному тамбуру. В дверь опять ударили, похоже — теперь ногой.

— Иду, иду! — раздраженно крикнул Прохор Михайлович. — Хватит барабанить…

Дрожащей рукой он отодвинул засов, отпер замок и приоткрыл дверь, выходившую на крыльцо. В сумраке ночи он увидел за порогом контур высокой плотной фигуры в военной форме — гимнастерка, фуражка, сапоги… От ужаса у фотомастера даже дыхание перехватило.

«Вот и пришли за мной,» — с неожиданным равнодушием мелькнула в голове страшная мысль, и Прохор вдруг с изумлением ощутил, что ему вроде стало как-то легче дышать, что ли…

Однако пришедший офицер не стал ему тыкать в нос документом, не стал также произносить обычной в таких случаях фразы: «Гражданин такой-то? Собирайтесь…» Вместо всего этого он вполне приветливо произнес:

— Добрый вечер…

Ошеломленный таким нетипичным для людей в форме обращением, Прохор Михайлович машинально нажал кнопку выключателя наружного света. Этой лампой он пользовался с начала войны крайне редко — за ненадобностью. Вспыхнуший фонарь над входной дверью осветил странного гостя с головы до ног.

Перед Прохором действительно стоял армейский офицер лет двадцати восьми — тридцати, опоясанный широким ремнем с висевшей на нем кобурой. Открытое волевое лицо, квадратный подбородок с ямочкой — как нередко бывает у мужественных людей, спокойные светло-карие глаза, довольно широкие крепкие скулы. Одним словом, красивый, мужественного вида офицер, настоящий военный. Прохор Михайлович разглядел также по два кубаря на обеих его петлицах, из чего сразу определил воинское звание позднего посетителя — лейтенант.