Прохор Михайлович бесцеремонно прервал его излияния:
— Вон берите стул и садитесь перед занавеской…
Фотограф вдруг осекся: он только сейчас увидел, что занавес, создающий фон, был отодвинут, открывая взору неурочного гостя дверь, из которой должна была появиться Августа с приведенным ею подростком. В любую минуту! Ведь она была уверена, что Прохор Михайлович в такой поздний час пребывает в одиночестве и ждет лишь ее прихода. Из своего подвального окна она никак не могла видеть, что в фотоателье кто-то пришел, а подать ей какой-нибудь знак он не мог…
Буркнув себе под нос какое-то ругательство, Прохор Михайлович суетливо подскочил к занавеси и резко задернул ее, затем заботливо расправил вертикальные тканевые складки, чтобы фон был предельно ровным.
— О, я смотрю, у вас тут еще какая-то дверь? — с интересом заметил Гущин.
— Да, — весьма нехотя ответил фотомастер. — Это старая дверь, она осталась еще с тех времен, когда у дома были хозяева.
— И куда она ведет? — спросил офицер.
Прохор Михайлович взглянул на Гущина крайне недружелюбно.
— Во тьму она ведет, товарищ лейтенант, понимаете? — ответил он резко.
Прохор Михайлович и без того был в страшном напряжении, а этот офицер — мало того, что заявился так не вовремя, так еще начал задавать неудобные вопросы! И он совершенно не обязан на них отвечать…
- Извините, конечно, но я ведь просто спросил… — произнес Гущин с недоумением в голосе. — Вижу, вот за занавеской дверь…
— А я вам просто ответил! — нелюбезно воскликнул Прохор Михайлович. — Дверь как дверь, ею давно не пользуются, и она вообще заколочена, ясно? Так что умерьте ваше неуместное любопытство… будьте так добры!
— Ну хорошо, хорошо… — примирительно отозвался лейтенант, приподнимая обе ладони, будто собирался сдаваться. — Я больше ни о чем не спрашиваю… Говорите, что я должен делать!
— Я вам, кажется, уже сказал: берите стул и садитесь перед занавесом! Вам не мешает включить свое внимание, лейтенант, если хотите, чтобы снимок понравился вашей невесте. Это, надеюсь, понятно?
— Понятно! — по-военному четко отвечал Федор Гущин. — Уже сел…
Он подхватил стул одной рукой с такой легкостью, словно тот был сделан из бумаги, поставил его со стуком на пол перед задернутым занавесом, и присел, положив руки на колени и уставившись в черный объектив. Прохор Михайлович внимательно пригляделся к нему. По всему было видно, что офицер чувствует себя неловко: ему неудобно за свое позднее вторжение, и он понимает вполне естественное раздражение хозяина. Это было весьма на руку Прохору Михайловичу…
«Этот бугай так громыхнул стулом, что Августа не могла не услышать, — подумал он тревожно. — Возможно, это ее насторожит, и она повременит со своим приходом».
Он еще раз взглянул на Гущина. У лейтенанта были прекрасные, черные и густые волосы, волнисто лежавшие надо лбом наподобие казацкого чуба. В душе Прохора Михайловича неожиданно проснулся художник. Все-таки он был настоящим фотомастером, и свою работу всегда делал тщательно и добросовестно.
— Вон на столе справа от вас лежат зеркало и расческа, — сказал он уже намного спокойнее. — Возьмите их и причешитесь. Надо, чтобы волосы лежали поровнее.
Пока лейтенант приводил в порядок свой растрепавшийся чуб, Прохор Михайлович продолжал говорить:
ebooksa