Тем не менее Влад был так напуган, что ни за что не согласился бы остаться в номере на ночь. Он решительно оделся, еще раз оглядел комнату и, погасив свет, вышел в коридор, заперев за собой дверь.
Пройдя мимо дремлющей дежурной, Влад по лестнице спустился на первый этаж и вышел на крыльцо гостиницы. Перед входом был разбит небольшой уютный сквер, где вдоль посыпанных каменной крошкой прогулочных дорожек были установлены изящные резные скамеечки с вполне удобными спинками. Влад выбрал ближайшую и присел, откинувшись на спинку и вытянув ноги.
Ветер постепенно утих, черные ночные тучи рассеялись, на черном небе ярко светила луна… Влад сидел довольно долго, охваченный смятением, недоумением и страхом. Несколько раз он проваливался в тревожную дремоту, но всякий раз вновь и вновь приходил в себя. Когда тело уставало от неудобного и долгого сидения, Влад поднимался на ноги, совершал один-два обхода вокруг гостиницы и снова садился на скамейку, чтобы немного подремать. В номер он вернулся около четырех утра, когда солнце еще не встало над горизонтом, однако ночная тьма уже отступила.
Вскоре Прохор Михайлович вполне смог оценить по достоинству слова этой страшной женщины по имени Августа… Слова, сказанные ею на прощание, о крысах.
Раньше, до войны, Прохор Михайлович крыс в доме вообще не встречал. Разве что иногда, когда они с Иваном Яковлевичем в подвале лазали, разыскивая в сваленном там хламе что-нибудь полезное для работы. Высунется грызун из какой-нибудь щели и тут же — шмыг! И пропадет. Прохор Михайлович о них даже никогда и не думал. Чего о них думать-то! Мерзкие хвостатые твари…
А теперь все изменилось. Первой военной зимой крыс в городе развелось очень много. Они были дерзкие, наглые и совершенно не боялись людей, словно четко понимаали, что голодные истощенные двуногие опасности не представляют, и с ними можно успешно конкурировать в борьбе за выживание.
Первую крысу у себя в доме Прохор Михайлович увидел еще в декабре поздним вечером, когда в своей каморке печатал фотоснимки. Увидел краем глаза, так как смотрел в ванночку с раствором, где лежали карточки. Внезапно в поле его зрения что-то беззвучно мелькнуло в углу и в ту же секунду исчезло, будто и не было. В первый момент он даже подумал, что у него просто рябит в глазах от перенапряжения. Однако уже в следующую секунду фотограф вспомнил, что ведь он успел увидеть, как в темном углу исчезал массивный круп, покрытый серо-бурыми волосами, а за ним следом во тьму втянулся длинный голый хвост.
«Господи, да ведь это же крыса! — в ужасе сообразил он. — И преогромная…»
Тогда он облазил все углы (электричество в этот час было) в поисках норы или проделанной в стене щели, но ничего не нашел. А отодвигать от стен старую тяжелую мебель у него просто не было сил.
А в течение января крысы стали все чаще и чаще навещать жилище одинокого фотомастера. Сначала по одной, а позже по две и по три… Прохор швырял в них чем-нибудь тяжелым, и они мгновенно исчезали, и казалось, что все в порядке, что ничего не происходит… Однако теперь Прохор Михайлович знал, что это было обманчивое ощущение. Помимо голода пришла еще одна беда — страшная, темная и омерзительная…
Поначалу он переживал за сохранность фотоснимков и пленок — боялся, что крысы их погрызут. А ведь их клиентам отдавать надо! А без пленки и фотобумаги — какой он фотограф? Так, одно только название.
Потом Прохор Михайлович стал бояться за свои жалкие продуктовые запасы. Он тщательно убирал их в металлические коробки, хотя понимал, что крысиным зубам прогрызть тонкую жестянку ничего не стоит. Рассовывал по тайникам, устроенным еще в свое время Иваном Яковлевичем, закладывал коробки всяким старым хламом, надеясь, что крысам туда не добраться или они не смогут учуять запах его продовольственных «складов». Одновременно вел «борьбу» с грызунами заочно: запихивал в подозрительные щели куски битого стекла, обломки кирпичей, по углам рассыпАл крысиный яд, который за давностью лет давным-давно утратил свои отравляющие свойства. Больше фотомастер сделать ничего не мог. Действительно, а что тут поделаешь?
Самое страшное началось, когда наступил тот момент, в который крысы тоже поняли это. Они сообразили, что этот одинокий стареющий двуногий, чью нору они постепенно осваивают, серьезно болен, помощи ему ждать неоткуда, а потому опасаться его вовсе не стоит. Наоборот, это он вполне сгодится им самим в качестве добычи. Надо только немного подождать, пока он совершенно ослабеет. Поэтому они особенно на глаза ему не лезли, лишь время от времени напоминая о себе, будто бы желая дать ему понять: мол, смотри, мы здесь, мы никуда не делись, и мы терпеливо ждем… Ведь все равно ты наш… Наш!
Расчет наглых грызунов с течением времени оправдывался с самой неумолимой неотвратимостью. В начале февраля Прохор Михайлович настолько ослаб от вечного недоедания и постоянных попыток обмануть свой организм, что почти сутками не покидал постели. И тогда крысы стали вытворять совершенно дикие, невероятные вещи. Они вели себя так, что невольно стоило задуматься — а не разумны ли эти зловещие хвостатые твари?
Днем еще было ничего… самое жуткое происходило по ночам. Прохор Михайлович боялся оставаться в полной темноте. А так как электричество после часу ночи отключали, то он зажигал несколько лучин и расставлял их по комнате в разных местах, благодаря чему спальня озарялась тусклым, мерцающим сиянием.
Так еще можно как-то было скоротать ночь, время от времени забываясь тяжелым, тревожным, то и дело прерывающимся сном. Теперь уже Прохор Михайлович опасался не за пленки и фотобумагу и даже не за свои запасы, которые еще как-то поддерживали едва теплящуюся в нем жизнь; теперь он боялся, что заснет или потеряет сознание, а крысы нападут на него ночью — спящего и совершенно беспомощного…
Впрочем, сами же крысы и не давали ему возможности ночью крепко заснуть. Они устраивали какие-то сугубо свои, крысиные пляски, жутко напоминающие некие вполне разумные ритуалы.
В комнате Прохора Михайловича, служившей и гостиной и спальней, на круглом столе всегда стояла высокая вазочка, бывшая еше при Иване Яковлевиче. Из ее узкого горла всегда торчал искусственный цветок весьма тонкой работы: с первого взгляда его легко можно было принять за настоящий. Когда-то и Прохор так «купился», когда Иван Яковлевич впервые пригласил его в комнату за стол.
В дальнейшем он был к этому цветку совершенно равнодушен — ну стоит он себе на столе, и пусть стоит. Однако после ареста Семенова Прохор стал относиться к цветку и вазочке по-другому: теперь это была память об ушедшем друге…
Казалось невероятным, однако с января 1942 года этот цветок облюбовали крысы. Выражалась эта крысиная привязанность самым невероятным и зловещим образом. Когда фотомастер ложился отдыхать, страшные грызуны бесшумно вылезали из всех углов и рассаживались на полу вокруг стола. Их собиралось не менее полутора дюжин, они не проявляли ни агрессии, ни беспокойства, просто располагались на полу и ждали — ну, прямо как зрители в зале оперы перед началом представления. Все это время Прохор Михайлович, естественно, бывал весьма далек от сонного состояния и с ужасом наблюдал за ними с кровати, боясь пошевелиться, чтобы не привлечь внимание настоящей стаи хищников. Но это все была только прелюдия.
ebooksa