– Да, понимаю, – говорит дядя Коля, – это все очень грустно и несправедливо. Страдают одни, а выгода достается другим. Но иначе не выходит – либо так, либо новая война и новая кровь. И еще больше страдания.
Слезы подступают к глазам. Четыре года назад погибли мама с папой, думает Ника, четыре года я скучаю по ним, вспоминаю их, иногда плачу, а иногда мне так плохо, что я и хотела бы заплакать, да не могу. И все эти годы мое страдание по проводам уходило в Заграничье – а им все мало. У них – кризис. Сколько же еще нужно боли и слез, чтобы накормить их заводы и фабрики?
Ника сжимает черный чемодан Орлока –
– Это свои, Гоша. Опусти пистолет.
Камера наполняется людьми. В деловых костюмах и военной форме, с оружием и приборами, с портативными компьютерами и движками. Они все говорят одновременно, хлопают дядю Колю по плечу, а потом как по команде замолкают и поворачиваются к двери.
– Ну, здравствуйте, ребята, – говорит, входя, Юрий Устинович. – Уж вы и задали нам жару, я вам доложу. Мы-то думали, у нас еще есть время, Орлок не готов к встрече, а вы, оказывается, сами его вытащили. Ну, молодцы, молодцы, что тут сказать. Хорошо поработали.
Ника еще раз оглядывается. Вот они, живые из Учреждения, мертвые из Конторы. Не различить, кто есть кто, да и неважно. Человек двадцать или тридцать, вооруженных, готовых не задумываясь убить любого. Ника смотрит на Гошу: его рука сжимает «Хирошингу» так, что побелели костяшки. Сколько там осталось патронов? Пять? Десять? Ни одного?
Мы проиграли, думает Ника. Неужели мы опять проиграли?
Нет. Мы все-таки спасли Шурку, а это главное.
Ника идет навстречу Ищееву и, глядя в холодные стальные глаза, протягивает чемодан Орлока.
– Забирайте, – говорит она.
По ее щекам текут слезы.
Весна никогда не начинается 1 марта. В марте все еще дуют ледяные ветры, в лицо летит мокрый снег, скукожившиеся сугробы вздымаются вдоль дорожек. Ни зеленого листика, ни талой воды, ни нежного весеннего солнца.
Настоящая весна приходит в апреле. Никогда не угадаешь, в какой день, но вдруг выглянешь на улицу – а все поменялось. На ветке березы набухли почки, вот, качаются у самого окна. Радостные воробьи орут как оглашенные, ручьи журчат вдоль тротуаров, а небо такое синее, что уже не вспомнить, когда видел такую синеву… может, год назад, прошлой весной?
В такой день хорошо даже на самом скучном уроке, особенно если сидеть у окна. Чуть заскучаешь – и пожалуйста: повернул голову и любуйся небом, солнцем, обещанием первой зелени. В такой день даже забываешь, что ты девятиклассник, нет-нет да почудится, что едва закончил началку и впереди у тебя еще много школьных лет.
В такой день они вернулись. Конечно, опоздали на урок – хорошо, что Михаил Владимирович смотрит на такие вещи сквозь пальцы. Понимает: ребята выросли, нельзя с ними, как с первоклашками.
Они входят, держась за руки, и так же, не разжимая рук, идут к свободной парте.
А если бы этих мест не было, думает Кирилл, Ника бы села ко мне? Или же просто улыбнулась бы и сказала: давай ты вон туда сядешь, а сюда мы с Гошей?
Ника бы могла, чего уж там. И Кирилл бы встал и пересел, подальше от весеннего окна, подальше от Ники и Гоши.
Повезло, что есть свободная парта.
ebooksa