Живые и взрослые

– Я так и думала, что ты здесь, – говорит она. – Подвинься, я тоже сяду. Знаешь, сколько мне всего нужно тебе рассказать?

– Конечно, я знал, что мы продаем им энергию, – говорит Кирилл, – это вовсе не секрет. Но мне и в голову не приходило, откуда она берется. Помнишь, мы когда-то обсуждали – можно ли отдать слезу ребенка за всю красоту мира?

– Да, – кивает Ника. – Ты тогда еще сказал, что главное – любой ценой избегать страданий.

– Это я не всерьез, – смущается Кирилл. – Хотя как подумаешь, что на нашем страдании действительно кто-то зарабатывает… Но тогда я этого не знал, я только пошутить хотел, типа парадокс придумать.

А может, и всерьез, кто ж упомнит. Давно это было, почти полгода назад. Что Кирилл тогда понимал про страдания? Разве он мог знать, что это такое – несколько месяцев ждать, когда Ника вернется, не зная вообще – вернется или нет, а потом, в первый день весны, обнаружить, что она вернулась, но не одна. И не к нему.

Сверкающие капли воды срываются с сосульки за окном. Если бы Кирилл заплакал, его слезы вторили бы весенней капели, тоже стали бы частью красоты мира.

– Вот и хорошо, что пошутил, – говорит Ника. – Я верю: боль – самое ценное, что есть в человеке. Страдание – это то, что объединяет нас, людей.

– То, что делает нас живыми, – кивает Кирилл, – отличает от мертвых.

– Нет, – качает головой Ника, – мертвым тоже бывает больно, они тоже плачут и тоже бывают несчастны. Нас отличает от мертвых не сама по себе боль, а то, что она проходит. Когда-то я не знала об этом – а теперь знаю. Сначала боль затихает, а потом – проходит. Мы можем вспомнить о ней, она может к нам вернуться, но теперь я знаю: это не навсегда.

Я ничего об этом не знаю, думает Кирилл. И сегодня мне кажется, что боль – это очень, очень надолго.

– В промежуточном мире, – продолжает Ника, – я встретила женщину, у которой умерла дочь. Я никому еще об этом не рассказывала, даже Гоше, представляешь? – Кирилл кивает, серьезно и немного печально. – И вот эта женщина… она покончила с собой. Добровольно ушла, но не попала в Заграничье, а осталась в этом промежуточном мире… и теперь она навсегда наедине со своей скорбью и отчаянием. Я часто об этом думаю. Мы гуляем по городу, делаем уроки, смотрим кино, смеемся или грустим – а она навечно там, одинокая, несчастная, лишенная надежды. И мы ничем не можем ей помочь.

– Я где-то читал, что в промежуточных мирах мы не встречаем настоящих людей, – говорит Кирилл, – только наши страхи или фантазии.

– Может быть, – пожимает плечами Ника, – но все равно для меня она – настоящая. И боль ее – тоже настоящая, потому что ведь такое на самом деле бывает – дети уходят раньше родителей.

Они молча смотрят за окно. Кажется, мы прогуляли второй урок, думает Кирилл. Ну, ничего. Сегодня такой день: Ника вернулась. Можно и прогулять.

– И когда я думаю, что эта боль зажигает огни реклам и вращает турбины заводов, я еще сильнее хочу разрушить Границу.

– Но как? – спрашивает Кирилл. – Никто не знает, как разрушить Границу.

– И я не знаю, – качает головой Ника. – Но знаешь, в одной из областей, в Банаме, я встретила партизан, гирельеров. Они сражаются за то, чтобы их область была отделена границей, Учреждение помогает им оружием и деньгами… Но это неважно. Главное, я увидела, что можно сражаться за свою мечту.

– А что, если Границу разрушить, никто не будет продавать страдание? – спрашивает Кирилл.

– Не знаю, – пожимает плечами Ника, – до Проведения же как-то обходились без обмена страдания и боли на компьютеры и автомобили.

– Поэтому не было ни компьютеров, ни автомобилей, – с улыбкой отвечает Кирилл.