– На самом деле, никакого до Проведения Границ не было, – объяснял он на всю столовую. – Подумай сама: если не было Границы, то живые и мертвые были вместе и, значит, у живых, как и у мертвых, не было времени. Время было создано вместе с Границей. А раз нет времени, то нет до и после.
– Очень смешно, – сказала Лёля, – но только у нас множество свидетельств, что и до Проведения Границ время было. Есть летописи, воспоминания, рассказы об исторических событиях… да что я тебе говорю, ты и сам все знаешь. Мы это пятый год учим, в конце концов!
– Фальсификация, – ответил Никита, отправляя в рот кусок котлеты, густо политой соусом. – Все эти летописи и прочее были написаны уже после Проведения.
Лёля смеялась и отшучивалась, приводя довод за доводом, но Никита выдвигал один и тот же аргумент: это все ложь, обман и подделка. В конце концов Лёля не выдержала:
– Как ты можешь тогда заниматься историей, если не веришь, что она существует?
– А что, нельзя заниматься тем, чего не было? – ответил Никита. – Это как изучение народных сказок. Не обязательно верить в драконов, чтобы их исследовать. Да и вообще: если заниматься тем, чего не было, возможностей куда больше. Только недалекому исследователю нужен реальный, а не вымышленный объект изучения.
– То есть я – недалекий исследователь? – возмутилась Лёля.
В ответ Никита закатил глаза:
Сейчас, конечно, стыдно вспоминать, как смотрели на нее профессора всех пяти факультетов, когда она, накричавшись, выбежала вон из столовой, едва не сбив с ног старичка-профессора с матмеха.
Ну и что дальше? Теперь Никита разобидится, сам ни за что не позвонит, а Глеб будет увиваться вокруг, надеясь, что Лёля снизойдет до него.
Не дождется! Дружить с ним, может, и прикольно, но встречаться? Ни за что!
Впрочем, лучше бы Лёля дала проводить себя до метро: Никиты все равно нигде не было, а теперь, спустившись с эскалатора, она одна вышагивает длиннющим переходом, где в этот вечерний час никого больше нет.
Стучат каблучки италийских туфель, эхо гулко отдается от стен – Лёле кажется, даже громче обычного. Она останавливается, но за спиной еще несколько секунд отчетливо слышно цок-цок-цок. Лёля вздрагивает и оглядывается: нет, конечно, никого нет. Нервы ни к черту, думает она. Как сегодня в библиотеке-то!.. Чуть до потолка не подпрыгнула!
Лёля улыбается и, поправив сумку на плече, идет дальше. Цок-цок-цок тут же возвращается – теперь не только сзади, но слева и справа. Лёля снова замирает – на этот раз цоканье не утихает еще с полминуты, перемещаясь вокруг, словно беря в кольцо.
По спине ползет неприятный холодок, Лёля прижимает к себе сумку и бросается бежать – и тут цоканье окружает ее со всех сторон, будто несколько человек одновременно постукивают по полу, потолку, стенам…
Лёля останавливается, стук крови в висках не может заглушить неумолчное цок-цок, доносящееся уже со всех сторон, словно кто-то подает сигналы, выстукивает тревогу секретным шифром – тем самым, тюремным, дограничным.
Лёля зажимает уши руками. Я буду кричать, я позову милицию!
Нет, только не милицию, с ужасом понимает она. У меня же с собой… прямо в сумке…
Что, Глеб, не мог принести в другой день? Вот идиот! Кто его просил? Как знал, что мы поругались с Никитой!
И Никита тоже хорош! Профессорский сынок, любимчик! Ему-то легко нести всякую чушь, он и в аспирантуру по блату попадет! А Лёле приходится работать, даже не работать – вкалывать! Ее-то на кафедре за красивые глаза никто не оставит, у нее-то нет папы-профессора!