Живые и взрослые

Ника отскакивает, солдаты уже бегут прочь от острова, но поздно – лед ломается под ногами, из воды появляются все новые и новые чудовища… клешни, щупальца, длинные челюсти, усеянные зубами, тонкими и острыми, как гвозди.

– Выключите прибор! – орет Свистунов, и тут прозрачный шар вылетает из воды и залепляет ему рот.

Лейтенант падает, отдирая присосавшуюся к лицу маску, нащупывает армейский нож, пытается разрезать студень, чтобы вдохнуть хотя бы раз, но лезвие снова и снова скользит, не оставляя на поверхности даже царапины… а потом нож срывается и рассекает лейтенанту горло. Свистунов дергается последний раз и замирает на окровавленном снегу. Рядом с ним корчится оператор – живот распорот, кишки клубком красных змей выпадают на лед.

Усилитель все еще работает, Гошина мама кричит: выключайте, выключайте скорее! – и Ника видит, как оставшийся в живых оператор ищет тумблер, – но тут черная струя из полыньи с ядовитым шипением бьет ему в лицо, и он падает, содрогаясь. Со всех сторон слышен треск ломающегося льда, предсмертные хрипы, вопли ужаса, Ника бежит к усилителю, но Марина опережает ее, вырвав силовой кабель из разъема.

И тут в морозном воздухе скрежещет механический голос:

– Хватит!

Ника оглядывается: немногие оставшиеся в живых сбились в кучу, луч прожектора по-прежнему упирается в снежный сугроб, снова превратившийся в остров, – и на гребне возвышается гигантская изломанная фигура, сверкающая, точно рыцарь в латах; огромное оригами из ледяных призм и сосулек.

С хрустом поднимается остроконечная рука, там, где должно быть лицо, сдвигаются полупрозрачные пластины, и над заснеженной бухтой снова раздается голос, от которого даже морские чудовища замирают, точно замороженные заживо:

– Приветствую вас, мои юные живые друзья!

Ника подбегает к Гоше и вцепляется в его руку: этот голос ни с чем не спутать.

То, что они хотели предотвратить, случилось: Орлок Алурин вернулся.

– Страшно… страшно мило, что вы меня вызвали именно сюда, – скрежещет голос. – В глубинных мирах трудно найти себе подходящее тело, и в другом месте я был бы огромной изменчивой медузой, но здесь холод замораживает любые текучие формы – и я рад, что снова могу говорить, смеяться и двигаться.

Одно из чудовищ выставляет из воды бугристую голову; опершись на нее, Орлок преодолевает узкий пролив, отделяющий остров от берега. Длинные острые ноги вонзаются в окровавленный снег, Орлок медленно, шаг за шагом приближается к Нике и ее друзьям.

– Говорить, смеяться и двигаться, – повторяет он и выдергивает из сугроба чью-то оторванную конечность.

Ника крепче сжимает Гошину руку и слышит, как где-то за спиной истошно кричит его мама – испуганным, совсем невзрослым голосом.

Пальцы Орлока – на каждой руке по два – напоминают ледяные клешни, зажатая между ними нога хрустит. Орлок бросает свою добычу в море – и вода тут же вскипает: в глубине подводные твари продолжают пировать.

– Я вижу, вы правильно понимаете ситуацию, – дядя Коля с трудом сдерживает дрожь в голосе. – Нам в самом деле имеет смысл поговорить.

– А с кем мне здесь говорить? – спрашивает Орлок. – С вами? Или с этими четырьмя молодыми людьми? – он протягивает ледяную острую руку к Нике. – Говорить мне с ними не о чем, хотя, конечно, у меня есть на их счет планы. О да, интересные, подробные, развернутые планы!

Орлок смеется – и его смех скрежещет, словно шестеренки трутся друг о друга. Он движется неуклюже и медленно, но все равно – шаг за шагом все ближе и ближе.

Все повторяется, думает Ника, но сегодня у меня нет серебряного ножа. А если бы и был – вряд ли бы помог. Все закончится там, где и должно было закончиться когда-то.