Заступа

— Дикари, суки, — ротмистр спрыгнул с лошади, звякая шпорами взбежал по ступенькам, и заглянул в дом. Его лицо искривилось. — Точно, их работенка. Сволочье. Мне шестнадцать было, только в полк поступил, а тут тревога. Прилетели в Радомино, сельцо за старым московским трактом. Темнотища, а горизонт оранжевым полыхает, избы в огне, только угли щелкают. В полночь падальщики перебрались через тын, порезали спящую стражу и устроили карусель. Мы подскочили, да поздно, на воротах баба распятая, живот вспорот, а внутри нерожденный ребенок шевелится. Я после этого месяца два спать не мог, снилось всякое, навидались такого, не приведи Господь Бог. Село горит, по улицам трупы навалены, половина без головы, поручик Бахтин, на год младше меня, так не поверите, словно лунь в один момент поседел. На службу вернуться не смог, повредился башкой, теперь если увидит огонь — в корчах падает и воет ночь напролет.

Ротмистр замолчал, бездумно глядя на хутор и играя желваками.

— Вы их догнали тогда? — нарушил молчание Рух.

— Какое там, — Вахрамеев пришел в себя. — Болотами паскуды ушли, мы сунулись, потеряли двоих. — ротмистр повысил голос. — Яков!

— Тут, ваше благородие! — откликнулся опальный псарь.

— Из кожи вон вывернись, а след мне сыщи.

— Будет исполнено, ваше благородие!

Псы, неистово рвущие с поводков, ткнулись мордами в землю и принялись выписывать пересекающиеся круги.

— Устроим погоню! — Вахрамеев сжал кулаки. — Далеко мрази вряд ли ушли.

— Есть шансы, что люди живы? — спросила Лаваль.

— Призрачные, — отозвался ротмистр. — Падальщики любят свежее мясо на своих ножках гнать, пока не сожрут. У меня вчера двое разведчиков не вернулись, вот теперь и гадай. Может заблудились, а может того…

— Или запили, — предположил рейтар с повязкой, закрывающей левый глаз. — Фролка Кузьмин своего не упустит.

— Есть след, ваше благородие! — заорали от леса.

Трое псарей присели на опушке, удерживая скулящих собак.

— Гляньте, — Яков протянул на ладони обрывок грязного кожаного шнура. Бучила матерно выругался. На шнурок были нанизаны отрезанные человеческие уши, сморщенные, почерневшие, высохшие. Чудесное ожерелье работы неизвестного мастера.

— В темноте обронили, — кивнул Вахрамеев. — Украшения такие у них, отсекают пальцы, носы, уши, херы и на шею, кто во что горазд. Особенно головы уважают, уносят с собой, как доказательство доблести и в дар своим темным богам. А еще любят кожу снимать с лиц и темени с волосами. Твари, одним словом, хуже нечисти и зверья. Сударыня, вы с нами?

— Разве могу я упустить такую возможность! — Лаваль не отрывала взгляда от кошмарного ожерелья.

— Упырь? — Вахрамеев перевел взгляд на Бучилу.

— Может не будем горячку пороть? — осторожно предупредил Рух. — Мало нас, и неизвестно что за клятня впереди. Я может и выкручусь, вас жалко, дураков.

— «Черная сотня» не отступает, — ротмистр горделиво задрал нос.