Заступа

Бучила сунулся в плошку и брезгливо поморщился. На дне присохли остатки позеленевший тюри из хлеба и молока. Вторая вылизана дочиста, в третьей подозрительные бурые пятна и налипший птичий пух. Чуть левее накопаны несколько ям.

— Похоже на кладбище, — Бернадетта заглянула в раскоп.

— На клятское дерьмо это похоже, — буркнул Рух. Ямки оказались совсем небольшими, в каждой лежала почерневшая деревянная кукла, замотанная в мешок. По ощущениям, куклы сначала похоронили, а потом откопали и бросили под открытым небом. Всего он насчитал двенадцать ям. В последней куклы не было.

— Жуть какая, — повела бровью Лаваль. — Вот за это и не люблю медвежьи углы. А кормят тут кого?

— А кого угодно, — хмыкнул Бучила. — Требное место. Хлеб, кровь, молоко. Неумелая попытка задобрить высшие силы.

— Чья попытка? — спросила графиня.

— Наших знакомых с хутора, скорее всего. Не удивлюсь если балует Степан.

— Почему он?

— Все таким промышляют, кто с лесом имеет дела. Чтобы что-то взять, нужно что-то дать. Иначе нельзя.

— И как церковь на это смотрит?

— А никак, у церкви своих забот полон рот, за каждым бортником, охотником или любителем грибочков не уследишь. Знаешь почему нельзя в одиночку между речками Ловатью и Полой гулять?

— Просвети.

— Людишки там пропадают частенько. Каждый год то трое, то пятеро. Леса сосновые, строевые, на продажу в Московию и в Европу идут. Местные живут замкнуто, кровосмешением балуют, чужих хватают и лесу в жертву приносят, чтобы, значит, деревья валить без ущерба себе.

— А власти?

— А что власти? — удивился Бучила. — Смерды бесплатно рождаются, а хороший лес больших денег стоит.

— Хочешь сказать Степан кому — то дочь подарил?

— А вот это скоро и выясним, — загадочно улыбнулся Бучила, и пошел из лесу прочь.

Ночи еле дождался, как на иголках сидел, растревожился весь, раз пять выбегал наружу, торопя звезды и серый закат. Наконец, напоролся на бархатистую темноту, пропитанную остывшим солнцем, запахами полыни и трелями соловьев. Обратно в подземелье вихрем слетел, смел со стола всякое ненужное барахло и зазвенел пузырьками и инструментами. Фыркнула и зашипела горелка, разбросав по стенам тусклые всполохи.

— Ну расскажи, наконец! — потребовала в конец истомившаяся графиня.

— Мудрить буду, — Рух, с видом ярмарочного колдуна — шарлатана выдернул из кармана заляпанный степановой кровью платок.