Заступа

— Медленное гниение, как по мне.

— Вполне подходяще для мертвеца.

Ответа Рух не услышал. Ротик графини открывался, но звуки пропали, перед глазами зависла мутная пелена. Он словно провалился в бездну, заполненную густым киселем, пока не завис, как паяц на ниточках, в кромешной, удушающей темноте. Не чувствовал ни рук, ни ног, а когда прозрел, оказался в чужой голове, задыхаясь от посторонних мыслей, переживаний и мелких надежд. Свежие воспоминания отыскал без труда. Ужас ночи, сердце, рвущееся из груди, звуки шагов за стеной, обмершие дети и Дарья. Солнечный день, привкус меда. Рух увидел себя. «Какой же все таки страшный» — пришла в башку неуместная мысль. Потянулись бортнические заботы и долгое тюканье топором. Ничего важного. Одно точно — к пропаже дочери Степан отношения не имел. Бучила обжегся об отцовское горе и погружался глубже и глубже, тонул в ярких вспышках и образах. Дарья, Филиппка, пчелы, пчелы, пчелы и мед. Воспоминания становились расплывчатыми и непонятными, пока Рух не наткнулся на нечто, скрытое в самых потаенных уголочках души. Ночь, хмурый, неприветливый лес. Степан, бесшумно крадущийся по тропе следом за расплывчатым белым пятном. Пятно замерло на поляне посреди черной чащи. Женщину в исподней рубахе окружили неясные тени, мелькали огромные, выпуклые глаза и тощие когтистые лапы. Женщина протянула сверток, и Степан сорвался на крик. Все исчезло, растворилось, как дым. Рух чувствовал вскипевшую в бортнике ярость. Перекошенное женское лицо. Удар. Хрип. Темнота. Руха выбило из тела Степана, развернуло налетевшим вихрем и он успел увидеть в зарослях Варьку, наблюдающую за отцом, ставшим убийцей…

Бучила рывком вынырнул из чужих воспоминаний, наполненных горечью, утратами, раскаянием и скрытым грехом.

— Я уж испугалась, когда ты глаза закатил! — вскрикнула склонившаяся над ним графиня.

— Руку, — Бучила вытянул пальцы. — Не бойся. Я тебе покажу…

Спалось плохо, и поэтому на опушку прибыли затемно. Лес в предрассветных сумерках казался черной стеной. В небе потухали и размывались холодные звезды, уступая напору солнца, позолотившего горизонт. В зарослях вопила полоумная птица, кликая беды и кровь.

— Давай еще разок уточним, — сказала Лаваль на ходу. — У Степана год назад пропала жена, так?

— Так, — кивнул Рух.

— Он ее прикончил?

— Скорее всего.

— А теперь она восстала и хочет муженьку отомстить?

— Вполне может быть. Хотя это только теория. Вокруг хутора шастает, воет и утробно орет. Заложные паскудники жуткие.

— А девчонка?

— Мамка поди сожрала, — предположил Рух. — Времени много прошло, мозги сгнили, ей теперь один хрен — дочь, сват, брат, любого схарчит.

— Что сделаем со Степаном? — кровожадно спросила графиня.

— А ничего, — отозвался Рух. — Ну убил жену и убил, с кем не бывает? Сам грешен чутка, разов пятьдесят. Вот труп тайком в лесу прикопал, за то пожурю, ишь взялся мне заложных плодить.

— И все? — удивилась Лаваль.

— А чего ты хотела?

— Справедливости, например.