Заступа

— Неа, на котяток похожи. Миленькие, пушистенькие, херню всякую мурчат.

— Ты сам-то видел?

— Бог миловал. У меня без них всякого злобного мразья через край.

— Скучный ты.

— Ротмистр твой веселый.

Тропа манила в коричнево-зеленую глубь, пахнущую грибницей и прелым листом. Березы шелестели на ветерке, где-то рядом дробно выстукивал дятел. Хмурой стеной высились лохматые ели. Рух шкурой почувствовал чей-то ненавидящий, пристальный взгляд. По спине, несмотря на жару, пробежал холодок.

— Ты чего? — прищурилась Лаваль.

— Так, нахлынуло, — Рух встряхнулся, прогоняя колкий озноб. — Чёй-то надоело мне прогулки гулять. Айда домой, я вроде камин забыл потушить. Ща как полыхнет…

— Ну уж нет! Что я зря мучилась? — графиня уверенно направилась в лес и закричала. — Эй-эй, дикари поиметые! Выходите!

Господи божечки, — вздохнул Бучила про себя. — Ну вот зачем быть настолько тупой? Сейчас накличет беды.

— Нападайте ублюдки! — голосила Лаваль. — Где вы, страшные, грязные морды? Ау!

— Завязывай, а.

— Где твой азарт? — воскликнула графиня. — Мы обязаны схватить падальщика живьем.

— Между прочим это законом запрещено, — назидательно сказал Рух. — Кстати, почему?

— Одна неприятная, но весьма поучительная история, — скривилась Лаваль. — Когда появились падальщики, феноменом заинтересовались ученые. Тевтоны отловили несколько особей по заявке Кенигсбергского университета. Там делали с ними всякие нехорошие вещи: препарировали, копались в мозгах, ставили опыты, хотели выяснить причину болезни и пути заражения.

— Выяснили?

— Еще как! Безумцы то ли сами освободились, то ли им помогли. Резня была жуткая, погиб профессор медицинской кафедры, два магистра, случайно подвернувшийся доктор права и два десятка студентов. Говорят кровищу и мясные ошметки соскребали со стен. У Эттельбаха есть стихотворение «Тьма и кровь», посвященное Альбертинской бойне. Не читал?

— Не люблю всякие ужасы, — поежился Рух.

— В следующий раз обязательно подарю тебе томик Эттельбаха. Великолепнейший поэт и…

Лаваль резко замолкла. Бучила выглянул у графини из-за плеча и вместо устрашающего вида дикарей увидел полянку, утонувшую в плотной тени высоченного дуба обхвата в три толщиной, с вырезанным на коре потемневшим лицом. Трава вокруг вытоптана, на земле несколько глиняных тарелок, в одной кособочился оплывший огарок свечи.